— Как вас зовут?
— Эшрани, — охотно отозвалась та.
— Вот как… Эшрани… — Я смаковала имя на языке, извлекая вкус чего-то восточного и незнакомого. Никто из эфиланских граждан, мне попадавшихся, не носил таких имён.
— Ты — сирт?
— Сколько глупых вопросов!
— Прости…
— Нечего отводить глазки! Жизнь строится на вопросах, а умение задавать правильные вопросы, как говорит Формовщик, и есть подлинный сенехар. — Я поморщилась от заумных речей. Эшрани заржала, как простушка. — Нет, я не сирт. Или не совсем. Может быть чуть-чуть. Иногда думаю, что я камень.
— Камень?..
— Или бревно, упавшее на склоне. Они вызывают камнепад, лавину. Они творят изменение, а мир дышит изменением. Ты тоже такая. У вас, Аквинтаров, великое прошлое.
— Правда, — ответила я. Серджо учил, что её предки были славными воинами, книжниками и поэтами. Но попадались и тираны. Так тянулось восемьсот лет.
— И приготовлено великое будущее.
Каких-то два дня назад мне легче было бы в это поверить.
— Ужасное будущее, — сказала я и погладила обложку книги про Лилию Аквинтар. Приятная частичка дома. — Если я не вернусь, кто займёт трон? А я не вернусь. Опекун продал меня этим дикарям, как я его ненавижу! И этот толстяк… этот извращенец… чтоб ему пусто было, чтобы… было…
Я села на колени, обвила их руками и бесшумно заплакала. Солнце нагревало волосы, как будто дядюшка Тин, обнимая, дышал на макушку.
Эшрани подложила руки под голову.
— Жаль, я не умею плакать.
_________________________________________________
[1] В словах на языке вольмержцев (Солнечное Наречие) могут быть использованы буквы расширенной кириллицы. В Наречии перед согласными буква ѯ читается как «зс», перед гласными «зси».
[2] «Ерхорунна» — «госпожа» на языке вольмержцев.
Сокамерник
ДЭЙРАН
Оживание пришло на пару с мучительной жаждой. С нечеловеческим хрипом Дэйран проглотил незадымлённый, хотя и затхлый воздух темницы. Рвотный рефлекс выплеснул наружу содержимое того немногого, что он ел у старины Тобби.
— Хионе! — позвал этериарх. Было темно, ему никто не ответил.
Его запястья ныли, стянутые кандалами. Цепи свисали с колец, и попытавшись натянуть их, чтобы проверить крепление, он зря потратил силы, это была не старая ржавая жестянка, а недавно отлитое железо. «Врагам государства только лучшее», подумал он с горькой иронией. Воин мечтал о чашке колодезной воды, но прежде всего хотел увидеть напарницу живой.
Глаза свыклись, и благодаря этому ему удалось различить очертания бездвижно лежащего тела в углу. Это, очевидно, и была Хионе — вопрос только, дышит она или уже мертва? К чьему-то дыханию прислушаться сложно, когда сам дышишь через силу, но Дэйран, логически посоображав, умозаключил, что ликторам нет резона бросать в камеру трупы, значит, она вероятно жива. Боялся он как ошибиться, так и оказаться полуправым, ведь если Хионе ранена, это лишь на йоту лучше смерти — но страх этот купировался нестерпимой жаждой.
— Мастер! — просипел он, взметнув голову.
Ему показалось, что два суровых глаза воззрились на него с потолка. Но это были круглые кольца для висячих цепей. Его разум просто бредил.
— Другого пути не было, Хионе, — промолвил он дрожащими губами, словно услышав, как она его укоряет. — Но правда твоя! Не помогло нам благословение Ореста.
«Ты не мог поступить иначе, — плеском свежей воды ответил ему внутренний голос, рождённый его помутнённым сознанием, — это был выбор, который ты сделал».
В память врезалась сцена из прошлого. Он бредёт около речки в папоротниковых вайях, и ему кажется, что в ногах извиваются змеи. «Змеи на острове тимьянов?» — диву дается. И вдруг слышит пение, не женское и не мужское, не человеческие и не птичье, оно висит над речкой, как пар горячих источников. Пленённый его красотой, Дэйран забывается. Какая-то каменюка попадает ему под обувь. Он падает, и чары песни разлетаются, будто потревоженные голуби. Возвращается прозрение: змеи ведь ползут, и он упал прямо на их дороге!
Но змей и не было. Трава обманула его, как первого человека, искавшего богов в цветных рощах. С тех пор не слышал Дэйран пения, и теперь вряд ли когда-либо услышит ещё — гнить ему в казематах до скончания дней. Теперь змеи реальны, теперь они повсюду. Скорее бы присоединиться к Медуиру на той стороне посмертной тьмы.
— Что… что случилось? — Хионе приходила в себя.
— Ты жива, — обрадовался Дэйран.
— Если только это не могила.
Он проглотил слюну. Хоть какая-то жидкость!
— Ты в порядке? Не ранена?
— Меня ударили, — только и сказала воительница. — Где мы?
— Тюрьмы, — он завертел головой. — Не знаю, на каком этаже. За решёткой должен быть коридор. — Свет достигал его с очень удалённого расстояния, и пространством за решёткой мог оказаться общий зал с камерами.
— Мы потерпели неудачу?
— Не знаю, — его и самого мучил этот вопрос. — Тебе надо было оставаться на острове.
— Чего, — не отступила Хионе. — Оставлять этериарха в беде, и где здесь согласие с природой, скажите?
— На острове тимьянов будут нас ждать, — сказал Дэйран. Он поймал себя на ощущении, что разговоры отвлекают от сушняка.
— Если мы сгинем, его уже не спасти!
— Отчего же? — Но Дэйран догадывался.
— Кто-то должен их предупредить.
— Нам неизвестно, кто победит на выборах, — проговорил он, не переставая глотать слюну. — Если магистр…
Хионе дёрнула цепь.
— Язычники все одинаковы! Они выродились в животных. Клянусь вам, я бы сожгла этих подонков на их же кострах!
— И тем самым тоже уподобилась бы животным.
— А как иначе?!
За решёткой взбесился мерклый огонёк.
— Они заслуживают мести, и наши предки понимали это! — в неистовстве продолжала она. — Если бы не эти цепи, я бы…
— Тихо! Слышишь?
Подбирались шаги. Бряцала сталь.
— Кто-то идёт, — опомнилась Хионе.
— Сохраняй спокойствие.
Огонёк продвигался, высветливая проход. Из полумрака выпала камера напротив, ага, значит коридор пролегает между ними. Если память не изменяла, такое расположение характерно для третьего яруса темницы. «Мы не так уж и далеко» — он припомнил все линии ходов — «Подвернись случай и можно сбежать».
— Кто это? — спросила Хионе.
Ответ требовал информации. Вслушиваясь в шаги, Дэйран различил и разговор, который вели обладатели факела:
— Он просыпается, — сетовал, возможно в испуге, мужской голос. — В какую камеру его?
— Иди в конец, — сказал второй голос.
— Там же эти… островитяне!
— Ты не понял? Делай что приказано.
Дэйран рисовал в голове черты строгого раздражительного центуриона, возрастом за тридцать, с шатким авторитетом и позабытыми мечтами о служебном росте.
— А вы, проверьте островитян. Не приведи Ласнерри сдохнут…
— Они и так подохнут, начальник.
— Про безрукую бабу слыхал? — спросил он.
— Тссс, её нельзя поминать…
— Его Светлость посватает безбожников ей.
— А если и нас вместе?
— Говорят, у Его Светлости с этой бабой общие цели, — хмыкнул этот властвующий голос. — Тащи аккуратнее.
Разговор загнулся. В коридоре возник рослый человек в золотой лорике сегментата с красным плащом. Он беззаботно опустил на плечо фасцию, его же спутник держал человека, которого Дэйран сию секунду узнал, это был Магнус Ульпий Варрон, народный трибун. Были ещё люди, но их заграждала стена.
Ликтор открыл решетку. Варрон простонал что-то невразумительное.
— Скорее, он очухается! — сказал рослый.
Его бережно разместили в камере. Положили котомку с едой и заперли.
«За что его сюда отправили?» — Дэйрану поплохело. Ликторы покидать коридор не спешили, и он притворился, будто до сих пор в отключке.
Снова начала донимать жажда.
— Остальное отнесите островитянам, — распорядился ликтор.
Лязгнули шарниры. Решётка отворилась. Дэйран, сквозь прорезь век, исследовал вошедших. Хионе тоже застыла в таком положении, но думали они наверняка об одном и том же: противник подойдёт близко, они его задушат и заберут ключ.