— Выпейте со мной чашечку чая, — говорила Берта, удерживая Кастанье помимо своей воли.
Стоя неподвижно посреди комнаты, он ответил с серьезным выражением лица:
— Нет, спасибо.
Берта не знала, следует ли спросить его об Одетте. Она боялась, как бы он не увидел в этом вопросе намек на их семейную драму. Догадывается ли он, что Альбер уже в курсе дела? Чтобы скрыть свое замешательство, она говорила очень быстро:
— Ну ладно! Тогда просто посидите со мной, пока я буду пить чай. Хотите, я спрошу у господина Ваньеза, когда Альбер должен вернуться?.. Если вы разминетесь, я скажу ему, что вы приходили. И он вам напишет.
— Ему не нужно будет мне писать. Завтра я зайду снова.
— В пять часов вы наверняка его застанете. Впрочем, он будет ждать вас, потому что я предупрежу его… Так странно… Я вот сейчас говорю с вами, и мне все время кажется, что я слышу его. Я заметила: часто мне кажется, что он уже поворачивает ключ в замке, и я говорю себе: «Ну, вот и он». И что вы думаете! Оказывается, что нет, это еще не он, но он уже где-то на подходе, и вскоре я действительно слышу, как он отпирает дверь.
«Боже, сколько счастливой беспечности в ее болтовне, — думал Кастанье. — Она может говорить обо всем, что ни придет ей в голову. Какое все-таки счастье быть спокойным!»
— Хорошо у вас здесь, — сказал он, оглядывая гостиную.
Впервые за последние три дня он вздохнул свободнее в этой атмосфере тишины и покоя.
— Такая тишина! — сказал он, прикасаясь к ковру на стене. — У вас толстые стены. Настоящие стены. Нужно жить только в старых домах.
— Может быть, все-таки соблазнитесь? — спросила Берта, приподнимая чайник.
— Нет, мне уже пора идти. В шесть меня ждет Ансена.
Его тонкое лицо нахмурилось от внезапной щемящей мысли, что сейчас ему предстоит говорить с вечно всего опасающимся Ансена, и тот снова будет изводить его своими сомнениями и предупреждениями.
— Итак, завтра я зайду в пять часов, — сказал Кастанье.
— А то заходите сегодня вечером, после ужина?
— Нет, — сказал Кастанье, направляясь к выходу и нервно поеживаясь. — Зайду завтра в пять.
Берта вошла в спальню и села в маленькое кресло возле камина. «Бедная Одетта, не очень-то часто я о ней вспоминаю. Завтра схожу к ней», — думала она, а перед ее глазами стояло застывшее лицо Кастанье, его тревога и неприкаянность — образ мужчины, потерпевшего крах. Сострадая Одетте, она вдруг обрела вновь ощущение собственного счастья. «Портишь вот так себе настроение, злишься по пустякам, но какими мелкими кажутся все эти страдания по сравнению с настоящим несчастьем! Вчера я вывела его из себя своей дурацкой ревностью, причем нарочно, сама не веря в свои подозрения, как будто сознательно хотела его обидеть. Не умею я его ценить, как он того заслуживает… Я даже разучилась понимать его. И это моя вина. Я становлюсь злой».
Берте хотелось обрести прежнее свое равновесие и силы, и она подумала, что ей следует начать жить более активной жизнью, заранее зная, чем будет заполнен каждый последующий час, и испытывая от этого удовлетворение, как в былые времена, когда она пришпиливала в детской исписанный красивым почерком лист бумаги, где был зафиксирован на будущее распорядок ее по-новому организованного существования.
И как в те времена, когда Мари-Луиза сидела возле ее ног у камина в темноте и они шепотом всерьез поверяли друг другу секреты, она наклонилась к язычкам пламени, согревавшим ее руки. Последние отблески дневного света окрасили оконные стекла в цвет зеленого тумана, а пузатый лакированный буфет блестел от отражавшегося в нем огня.
Открылась дверь, и лампы ярко вспыхнули. Альбер окинул Берту взглядом.
— Иди сюда, посиди со мной, — мягко сказала Берта.
Раскаяние, написанное у нее на лице, тронуло Альбера.
— В этой комнате так жарко, — сказал он. — А тебе разве не жарко?
— Давай, миленький мой, — серьезным тоном начала Берта, когда Альбер сел, — сделаем так, чтобы эти гадости больше никогда не повторялись. У меня расшатались нервы после того вечера. Я сказала явную глупость, и она тебя задела за живое. Естественно, что ты обиделся.
— Это я вспылил. Ответил тебе, совершенно не подумав, — сказал Альбер, в свою очередь решивший взять вину на себя.
— Так странно, — продолжала Берта, которой теперь все больше доставляло удовольствие разбираться со всей строгостью в своих чувствах, чтобы таким образом сократить расстояние между собой и Альбером, — говоришь ужасные слова, причиняешь человеку боль и считаешь себя при этом искренней, хотя в этих словах нет никакого смысла, потому что из легких уколов самолюбия вырастает чуть ли не ненависть друг к другу. Да, ты прав: я живу замкнутой жизнью. Я хочу жить по-другому. Буду теперь рано вставать. Буду больше бывать на людях. Снова займусь кое-какими вещами, которыми занималась, когда не была замужем. Но только прошу тебя, чтобы ты уделял мне немного больше своего внимания.