— Да, — ответил Альбер, подумав о том, что не оставлял в своей жизни достаточно места для Берты. — Да… конечно.
Они взялись за руки, потом обнялись, крепко поцеловали друг друга в щеку, и в этом поцелуе, сладостном, сильном и нескончаемом, сливалась воедино сама их сущность, потревоженная борьбой, успокоенная нежностью.
Они прошли в столовую; садясь за стол, Берта сказала:
— К тебе приходил Кастанье. Завтра он снова зайдет, в пять часов.
— Он ничего не сказал?
— Нет. Но на его лице и так все было написано. Меня удивляет, что Одетта не пришла сразу ко мне поделиться. Завтра я схожу к ней. Она, наверное, предполагает, что мы уже все знаем.
— Я так понял, что с тех пор как это произошло, Кастанье не возвращался домой, — сказал Альбер.
Он думал об охвативших его малодушии и усталости, которые помешали ему ответить Гишару, и добавил:
— Я бы не сказал, что сегодняшний день прошел у меня удачно. Как-то слишком быстро привыкаешь к своей профессии. И забываешь об ответственности, о том, какое значение имеет твоя работа для людей.
Он посмотрел на Берту.
— Я тут встретил Пажо, он спрашивал о тебе. Они едут на Пасху в Биарриц.
Альбер решил в тот вечер отказаться от своего обычного чтения: сидя в кресле, он продолжал говорить с Бертой. Чувствуя, что это стоит ему некоторых усилий, она прошла в спальню и, оставив дверь открытой, начала писать письмо Эмме.
Однако она не могла писать и вернулась в гостиную. Села на колени к Альберу, молчаливая, усталая от пережитого, и прижалась губами к его рту. Открыв глаза, она увидела спокойное мерцание его взгляда. Казалось, он о чем-то размышлял.
Она встала, отошла от него и села возле камина.
— Ты правильно считаешь, что у замужних женщин должны оставаться какие-то связи с остальной частью человечества, — сказал Альбер. — Нужно где-то бывать, интересоваться тем, что происходит вне дома. Нехорошо жить, сосредоточившись только на собственной душевной жизни: мысли теряют ясность, а чувства ожесточаются. Вообще человек не может обойтись без общения с миром. Я сделал это наблюдение, читая Женеврие. У него были интересные мысли, но он извратил их, потому что пытался развить их, пребывая в одиночестве. Ему нужно было прервать работу и выслушать здравое суждение человека со стороны.
«Он боится, что я люблю его слишком сильно», — думала Берта, снова принимаясь за работу, и не без легкого чувства стыда подавила в себе внезапно охватившее ее волнение плоти.
— Я могу подождать, если помешал тебе, — сказал Кастанье, входя в кабинет Альбера.
Альбер приветливо тронул его за плечо:
— Ты пришел как раз вовремя. До шести у меня нет никаких встреч.
— Много работы, да?
— В этом году буквально нет никакого просвета, — сказал Альбер, садясь в кресло. — А Ваньез настоящий лентяй. Но уволить его у меня не хватает духу.
Он замолчал, провел рукой по векам, словно хотел избавиться от навязчивых образов, затем, приняв сосредоточенную позу, остановил взгляд на Кастанье.
— Мне кажется, что я уже более или менее в курсе твоих неприятностей, — мягко сказал он.
— Да… — прошептал Кастанье, поморщившись.
— Только ты скажи мне сначала поопределеннее, какие у тебя сейчас отношения с Одеттой.
— И сам даже не знаю. Когда я увидел ее в этом жутком состоянии, я просто взял и ушел. Так нелепо. Меня охватил такой ужас, что я просто не смог вернуться назад.
— Ты ей сам обо всем рассказал?
— Она сама уже догадывалась. Все мои мысли написаны у меня на лице. Я взял и все ей рассказал. Мне было необходимо выговориться.
Альбер вытянулся в кресле, провел рукой по лицу, легонько нажал пальцами на веки. Мысли его работали четко, на сердце не было никакой тревоги — а здравое суждение и энергия способны одолеть любую неприятность.
— Значит, так! — воскликнул он, схватив разрезной нож. — Нужно все это исправить!
От такого бодрого и добродушного тона на душе у Кастанье сразу стало легче.
— Тебе надо было немедленно предупредить меня.
— Да, ты прав. Я просто потерял голову.
— Если бы ты предупредил меня, я бы встретился с Одеттой, и все было бы улажено. А то воображение распаляется, начинаешь принимать себя за героя трагедии, полагаешь, что оказался в безвыходном положении, и, хотя где-то в глубине души понимаешь, что выход все-таки есть, упорствуешь, играя чужую, нелепую роль, рискуя совершить преступление. Ты, разумеется, уже больше не думаешь о госпоже де Буатель?