Перед гардеробом Эме Шерикс сказал ему:
— Могу я вам предложить воспользоваться моей машиной?
— Нет, спасибо, я лучше немного прогуляюсь.
По дороге он думал об Одетте. «Чувствуется, что она встревожена; какой странный взгляд — ожесточенный и лихорадочный!.. В общем-то, у нее не было ко мне никакого дела… Ни за что не узнал бы в ней ни ту робкую, немного холодноватую девушку, какой она была когда-то, ни ту страстно увлеченную своим материнством женщину, какой я видел ее в прошлом году».
Он зашагал быстрее и снова начал думать об Одетте: «Отчаяние встряхнуло ее. Слезы, ревность, потрясение самых основ характера и чувств вызвали запоздалую страсть к мужу. Страсть темную, переменчивую, хищную и озлобленную. Она обожает и ненавидит его одновременно. Может быть, она его убьет. Эта перемена, которая произошла в ней, ее просто оглушила. В ее взгляде есть что-то завораживающее. Мужчина легко может принять это за любовь. Бессознательно она готова перенести на первого встречного это свое не слишком устойчивое чувство, жаркое и порывистое. Возникни такой союз двух существ, он будет обязан своим появлением диковинному недоразумению».
Когда Альбер вошел в гостиную, Берта писала письмо. Она повернулась к нему и сказала с улыбкой:
— А я вот тут пишу Дютрие, что мы к ним не пойдем. Я просто пишу, что устала.
— Напиши то же самое и госпоже де Солане, — сказал Альбер, взглянув на бювар Берты. — Я видел сегодня Одетту.
— Ты видел Одетту? — немного изменившись в лице, переспросила Берта.
Слегка наклонив голову, она стала неторопливо приводить в порядок бумаги на своем письменном столе.
— Да, я видел Одетту, — сказал Альбер, ища взглядом глаза Берты.
— Где ты ее встретил?
Опустив глаза, она прикоснулась к крышке чернильницы.
— Она приходила во Дворец.
— Она могла бы встретиться с тобой здесь. Она ведь приходит сюда довольно часто.
Альбер приблизился к Берте, которая отвернулась от него, чтобы вытереть перо, сосредоточенно глядя в неопределенном направлении, словно чего-то стыдясь.
— Ей нужно было поговорить со мной о своем разводе. Это же совершенно естественно.
Пристально глядя на Берту и как бы желая бросить вызов тому чувству, которое он инстинктивно угадывал в ней и которое раздражало его, он сухо сказал:
— Она предложила мне два места в их ложе на пьесу Николье. Генеральная репетиция будет в понедельник, в два часа. Кстати, завтра она придет и пригласит тебя сама.
— Мне это не очень нужно. Я без тебя не хочу идти в театр.
— Я, может быть, пойду, — сказал Альбер.
— Ты что, свободен днем? Если не ошибаюсь, это первый случай с тех пор, как мы поженились.
— Похоже, тебя это не радует. Просто Николье написал прекрасную пьесу. А работы в понедельник у меня мало.
С мрачным видом он сел в кресло.
Неожиданно ему вдруг приоткрылся двусмысленный характер его отношений с Одеттой, и он отчетливо ощутил знакомый по прежним временам укол в сердце — восхитительное предчувствие беспокойной любви. Однако сейчас он думал только о раздражении, вызванном у него подозрениями Берты, и о новой вспышке обидчивости, которую он ставил ей в вину и из-за которой в этот момент она была ему неприятна. «Эта ее подозрительность просто невыносима! — говорил он себе. — Я хотел поговорить с ней об Одетте. Мне нравится говорить обо всем только с ней, а я должен молчать. Любой пустяк сразу же пробуждает ее смехотворные опасения. Под подозрение попадают даже самые что ни на есть невинные и доверительные слова. Разговор тут же становится натянутым, мучительным».
«Я должен молчать!» — повторял про себя Альбер; он нетерпеливо вскочил, но тут же сдержал себя.
Он посмотрел на Берту и сказал раздраженно:
— Ты плохо выглядишь.
Она взглянула на себя в зеркало.
— Речь идет не о твоей красоте, меня беспокоит твое здоровье. Я скажу Натту, чтобы он пришел тебя посмотреть. Может быть, тебе надо посидеть на диете. Июль в Париже наверняка утомит тебя. Ты могла бы поехать в Нуазик? Родной воздух — всегда лучшее лекарство.
— А ты?
— А я приеду к тебе в августе.
— Нет, я лучше останусь в Париже.
Альбер вошел к себе в кабинет. По улице проехала какая-то тяжелая машина. Он закрыл окно.
* * *Берта повернулась к мужчинам, сидевшим в глубине ложи.
— Вы выходить не будете? — спросила она.
— Уже не стоит, — ответил Кастанье, — антракт закончился.
Он приблизил к Одетте свою небольшую головку с прилизанными светлыми волосами и торопливо добавил: