— Как ты возбуждена! Я буду тебя слушать. И не стану прерывать.
Берта встала, снова села, словно она была не в себе, и произнесла быстро тихим голосом:
— Милый, я знаю, ты меня больше не любишь.
— Опять! — воскликнул Альбер и резко встал.
— Ну вот видишь, я не могу тебе даже слова сказать.
— Извини, — сказал он, садясь. — Я слушаю тебя. Можешь продолжать. Я не буду тебя прерывать.
Он остановил взгляд на бахроме кресла, размышляя: «Я должен выслушать ее».
— Ты меня больше не любишь. Я знаю, — продолжила Берта слабым и спокойным голосом. — Я старалась не замечать, но это выше моих сил, потому что ты любил меня когда-то, и я помню об этом. Мне бы надо было делать, как другие… Как Мари-Луиза. Я уверена, она будет счастлива. Это не так уж трудно. Почти все женщины счастливы. Они воображают, что их любят, им можно говорить все что угодно, что такова любовь, блеклая и пустая, что у мужчины много забот; они верят этому, потому что не знают ничего другого. Их взяли в жены, когда их любовь еще не проснулась.
Одновременно протягивая руки к Альберу и отдергивая их, Берта воскликнула:
— Но ты-то! Ты меня обмануть не сможешь! Я видела, каким ты был, когда любил!
Потеплевшим голосом она добавила:
— Я знаю, ты пытаешься быть нежным. Ты скажешь мне, что не изменился. Доказать тебе, что ты теперь другой, я не могу. И объяснить тоже не могу. Ты приезжаешь, уезжаешь, а мне кажется, будто тебя вообще не было дома. Наверное, я тебя разочаровала. Я вижу, что не принесла тебе счастья. Хотя мне так хотелось сделать это! Если бы ты знал, о каком счастье для нас с тобой я мечтала! Я оказалась недостаточно сильной… Мне чего-то не хватило… Тебе нужна была спокойная, очень рассудительная и немного безразличная жена, которая жила бы рядом с тобой, не тревожа тебя… Я могла бы стать такой женой! Я была девочкой немного замкнутой, гордой, энергичной. Я ни в ком не нуждалась!
Она провела руками по глазам и с жаром в голосе продолжала:
— Но ты сломал меня! Ты воспитал меня для любви. Ты привил мне эту неутолимую жажду… А теперь мне нужно забыть об этом, я должна интересоваться бог весть чем, вести себя спокойно, быть за пределами твоей жизни, жить рядом с тенью! Это я-то, которая жила тобой, погружалась в тебя целые годы!.. Но я не могу!.. Ты ведь понимаешь, что это невозможно.
Альбер встал. Он подошел к окну, отдернул гардину и посмотрел в сад.
Потом он внезапно повернулся.
— Безумие! — произнес он. — Лучше признайся, что ты не способна любить меня как личность, как реального человека, любить мою жизнь, как ты говоришь, то есть меня самого. Ты любила призрак и, гоняясь за химерой, теперь критикуешь и разрушаешь наш союз.
Подстегнутый поначалу упреками Берты и уверенностью в своей правоте, Альбер, отвечая ей, постепенно успокаивался. Не обращая внимания на Берту, кричавшую ему: «Какой союз? Споры… молчание…», он продолжал:
— Да, это глупые химеры скрывают от тебя реальность, к которой ты стремишься и которая у тебя есть. Из-за какого-то призрака ты считаешь себя несчастной, каковой, может быть, и в самом деле являешься, потому что мешаешь мне любить тебя так, как мне бы того хотелось. Возле тебя я никогда не чувствую себя по-настоящему непринужденно, у меня никогда не возникает ощущения подлинной безопасности. Мне приходится постоянно следить за тем, как я смотрю, как я говорю, даже за тем, как я думаю, приходится все время учитывать твою болезненную обидчивость… Да! Иногда я устаю от всего этого!
Не слушая Альбера, вжавшаяся в стул и сосредоточенная на своих мыслях, Берта прошептала, почти простонала:
— Я страдаю!
— Очень жаль! — произнес Альбер. — Ты изводишь себя придуманным горем посреди реального счастья. А сколько женщин борются против истинных страданий. Страданий на земле и без нас хватает! А у тебя потребность изобретать их, оттого, что ты счастлива! Когда я думаю об Одетте, покинутой, одинокой!.. Тебе все-таки надо бы пострадать денек, но только по делу!
— Больших мук, чем сейчас, просто не бывает! Что может быть еще? Боже мой… Нет ничего хуже!
Он бросил на нее холодный взгляд, повторяя про себя очевидные и осуждающие ее доводы.
Берта встала, подошла к Альберу и, собрав все свои силы, чтобы тронуть его сердце — уже не слезами, а серьезным призывом, — схватила его руки и с потемневшими глазами настойчивым голосом проговорила:
— Ты же видишь, как я страдаю. Неужели ты ничего не можешь сделать ради меня?
Руки ее соскользнули с этого бесчувственного человека. Она снова опустилась на стул. Альбер глядел в окно на потухшую с наступлением ночи листву; на светло-сером и как бы влажном фоне деревья раскачивали своими черными верхушками.