Он не чувствовал сострадания к Берте, потому что его выводила из себя сама первопричина ее боли, и он не видел в ее слезах ничего, кроме столь ненавистной ему экзальтированности.
— Какой же ты черствый! Значит, мои страдания тебе совершенно безразличны?
— Ты плачешь из-за глупостей, — ответил Альбер, стараясь сдерживать нетерпение.
Она ответила с мольбой в голосе:
— Но ведь я же страдаю!
Альбер сел и стал пристально рассматривать ковер, чтобы освободить свое сознание от этих сетований и сохранить спокойствие, потом повернулся к Берте и взглянул на нее с неприязнью.
— Вот этого ты и добивался! — с ненавистью воскликнула Берта. — Ты все разрушил!
Альбер поднялся и направился к двери.
— Не оставляй меня! — простонала Берта, пытаясь удержать его.
Он закрыл за собой дверь, спустился по лестнице и вошел в кухню. Что-то напевавший сквозь зевоту Юго заслонил рот полотенцем, которое держал под мышкой.
— Мадам немного устала. Мы будем ужинать позже, — сказал Альбер и вышел.
В тепловатом воздухе чувствовался запах дождя. Идущая с вокзала толпа двигалась по тротуарам, и где-то, то чуть ближе, то дальше, по мере его стремительных перемещений, непрестанно гудел автомобиль Натта.
Альбер быстро шагал по первой попавшейся дороге; сердце его ныло, зубы были стиснуты и мышцы болели, как после борьбы. По мере того как он удалялся от городка, грудь его распрямлялась и дышать становилось легче. «Что за жизнь! — говорил он себе. — Что за мерзость! Жить где угодно, но только вдали от этой женщины, одному, и я буду счастлив». Он повторил слово, принесшее облегчение: «Одному». Ему захотелось дойти пешком до Парижа. Вернуться можно было бы через неделю. Это был бы урок. Его сознание, все во власти собственных обид и непроницаемое для голоса Берты, продолжало накапливать свои доводы: он разговаривал сам с собой, как бы стремясь убедить невидимого собеседника, приводя для этого все новые и новые доказательства неправоты Берты.
Над темной равниной навис мглисто-матовый свод опустившегося неба; линия мерцающих точек примешивала к ночной пустынности полей свечение города.
Альбер остановился. В ночи, на этой плохо различимой дороге, посреди черных массивов деревьев он вдруг почувствовал себя потерянным и заторопился домой.
Он вошел в комнату опустив глаза; Берта лежала в постели.
— А я и не заметил тебя, — проговорил он, подходя к кровати.
Она, казалось, не слышала его; он посмотрел ей в лицо.
— Что с тобой?
Он взял ее за руку, казавшуюся безжизненной.
— Ответь же мне, — проговорил он тихо.
Она оставалась недвижной, лежа с закрытыми глазами, словно лишилась вдруг способности чувствовать, оцепенела, заледенела.
— Ну, послушай! Ответь же мне! — он взял руку Берты в свои ладони, гладил ее, покрыл поцелуями застывшее лицо, словно пытаясь согреть ее и вдохнуть в нее жизнь нежностью и тревогой своей души.
— Ты хочешь напугать меня!
Внезапно из-под закрытых век выкатилась слеза, как единственная капля жизни в окаменевшем теле.
— Посмотри на меня.
По-прежнему не шевелясь, Берта прошептала:
— Я знаю… ты хороший… это не твоя вина.
— Ну что ты! Забудем об этом, — весело сказал он, пытаясь заставить ее улыбнуться. — Пора идти к столу. А то что они там внизу подумают?
— Это не твоя вина… но больше не оставляй меня одну.
* * *На другой день утром, завершая туалет, Альбер взял свои часы, которые показывали десять минут восьмого, и подошел к постели Берты.
— Погода сегодня прекрасная.
Вспомнив оброненное Бертой слово, он добавил:
— Отдыхай… вчера вечером ты понервничала. Видишь, все дело в нервах. Не надо вставать. Тебе нужно оставаться в постели, хотя бы один день.
Он посмотрел в окно, заметил направлявшегося к вокзалу Бонижоля, обнял Берту и вышел из дома.
Приехав в Париж, он велел отвезти себя в бюро на улице Тесседра. Когда он вошел в небольшой зал, отданный в распоряжение Комитета лиги адвокатов, то заметил Делора, редко посещавшего утренние собрания.
— Остальных ждать не будем, — сказал Альбер, усаживаясь за длинный стол перед чистым бюваром. — Прежде чем писать манифест, нам необходимо прийти к согласию относительно некоторых принципов.
Он открыл свой портфель. Продолжая говорить, Альбер посмотрел на Гибера, который опустил глаза и что-то чертил пером на листе бумаги; потом он повернул голову в сторону Делора, сидевшего поодаль на диване. Делор говорил редко, но его передовые взгляды были известны; Альбер бессознательно стремился добиться одобрения лишь этого немного скрытного молодого человека.