Эта комната, где в последние два месяца никто не жил, и эти предметы, которых не касалась с тех пор ничья рука, казалось, стали теперь более значительными, словно наряду с внешними переменами обрели еще и новую, развившуюся в темноте и молчании тайную жизнь. Он закрыл шкаф и вернулся в кабинет.
До женитьбы он жил в этой же пустынной квартире, он вспомнил день, когда в первый раз ему пришла мысль жениться на Берте. «Жена — это не то, что обычно себе представляют», — подумалось ему. Теперь он ощущал ее как часть своего собственного тела, сжившуюся с его нервами, с его плотью, которая со вчерашнего дня сохраняла ощущение ломоты, чем-то похожее на ощущение приятной боли, возникающей после физической борьбы. Сейчас он не чувствовал раздражения, а, напротив, был растроган смятением этой легко вскипающей натуры, которую он так хорошо изучил и которая, как он знал, была слишком проницательной, слишком чувствительной, слишком привязанной к нему и оттого еще более дорогой, уникальной и необходимой.
Неожиданно ему вспомнилась одна сказанная Наттом фраза: «Когда я куда-нибудь уезжаю хотя бы на два дня, то при возвращении меня охватывает дурацкий испуг. Я буквально бегу домой. Мне чудится, будто я не найду своего дома на прежнем месте».
Эти всплывшие в памяти слова вызвали у него детскую панику. «Что там сейчас происходит?» — подумал он. Ему захотелось увидеть Берту немедленно. Он взглянул на каминные часы и поспешно вышел из дома, чтобы успеть на четырехчасовой поезд.
На улице он понял, что все равно опоздает, и медленно направился к Елисейским полям, чтобы оказаться на вокзале в двадцать минут пятого. Не слишком густой поток машин, проезжающих меж порыжевших деревьев, казался из-за августовского солнца еще более скудным.
Альбер разглядывал очень зеленый газон вокруг ослепительно яркой цветочной клумбы, когда к нему подошел ребенок. Он узнал в нем младшего Кастанье.
— Ты вырос; как поживает твоя мама? Она дома?
— Да, месье, — ответил мальчик, рука которого потянулась к непокрытой голове, словно он собирался снять берет.
Альбер подумал, что ему следует зайти к Одетте. Этим летом он ее еще не видел, и у него было достаточно времени, чтобы забежать к ней.
— Добрый день, — сказала Одетта, быстрой походкой входя в гостиную. — Как поживает Берта? Я только что написала ей, что приеду в субботу в Суэн.
Она села в кресло рядом с Альбером, но тут же встала, с беспокойством глядя на Альбера, опустила штору и села на диван, немного подальше от него.
— Какая жара стоит в этом году! Я пойду попрошу принести холодной воды, — проговорила она, снова вставая. — Я уверена, что вам хочется пить.
— Нет, спасибо. Я вижу, вы читаете книгу Штюрмера.
— Мне дала ее госпожа Видар.
— Да, — проговорил Альбер. — Я знаю, что госпожа Видар считается апостолом. Филиппа нет дома?..
— Он ушел в три часа, — ответила Одетта, поправляя золотую булавку в вырезе блузки из тонкой белой ткани. — Он сейчас очень занят: в октябре ожидается премьера его пьесы.
Альбер, не мигая, смотрел на Одетту, пытаясь придать своему беспокойному, бегающему взгляду определенное направление.
— Во всяком случае такой предлог он выдвигает, чтобы оставаться в Париже.
— Вы не скучаете?
— Я часто вижусь с госпожой Видар. Она ко мне очень хорошо относится.
— Но почему вы не едете в Сен-Мало?
— Мне не хочется жить у родителей; они бы обо всем догадались. У меня нет больше сил скрывать.
— Не надо так переживать за родителей.
— А что же мне делать? — с растерянным видом спросила Одетта.
— Сейчас я вам скажу, — произнес Альбер, придвигая стул к Одетте. — Я должен загладить свою вину перед вами. На мне лежит ответственность за ваш брак. Мы не сразу отдаем себе отчет в последствиях произнесенных нами слов. Я подтолкнул вас к этому браку, не подумав хорошенько. Жизнь, способная подшутить и над самой сильной волей, порой делает чрезмерно значимым нечто весьма легкомысленное. Сейчас я хорошо взвесил свои слова. Послушайте меня. Вы любите свою мать. Вы были слишком послушной и слишком хорошей дочерью. Теперь подумайте о себе. Не бойтесь встревожить родителей и не слишком доверяйте их советам. У них, естественно, есть свои интересы, они могут их перепутать с вашими. Дайте мне развить мою мысль до конца. Это очень серьезный момент… Знаете, когда я вспоминаю прежнюю Одетту, такую благовоспитанную, такую спокойную, с такими изысканными манерами… немного замкнутую… но в которой я уже тогда угадывал духовное благородство… потому что я разгадал вас уже давно… Вспоминая ту чудную девушку, я вот о чем подумал. Сейчас, столкнувшись с распущенной средой, с нравственной слепотой, с ложью, вы оказались выбиты из колеи — нет, вы не изменились, эти окружающие нас недостойные вещи вас не затронули, но все же я чувствую, что ваш долг перед той чистой девушкой, какой вы были и какой вы продолжаете оставаться, обязывает вас уйти.