— Скажите мне, Андре, — проговорила она, повернув голову в сторону прикрепленных к стене обоев, — вы серьезный мальчик? Я вот привожу в порядок вашу квартиру; надеюсь, вы не станете приводить сюда разных милых дам?
— О! Я? Женщины…
— Я помню, вы всегда бегали за какой-нибудь юбкой.
— Уверяю вас, о женщинах я и не думаю. За те два года, что я живу в Париже, я не перемолвился словечком ни с одной парижанкой.
— Возможно, женщины, которые вам встречались, не в вашем вкусе. Вам нравятся более скромные и более пикантные девушки. Вам нужна такая женщина, чтобы ее можно было разгадывать.
Берта перестала рассматривать обои и с улыбкой обратила на Андре испытующий взгляд:
— В сущности, вы немного…
— Что немного?
— Не скажу.
Андре с загоревшимися глазами схватил Берту за запястье.
— Я хочу знать. Что немного? Говорите!
— Нет, — ответила Берта, отталкивая его своей муфтой. — Вы этого от меня не узнаете.
— Ладно! Только вы ошибаетесь, — сказал Андре, отпуская ее руку. — Клянусь вам, любовь в моей жизни ничего не значит.
* * *Торговец, не переставая говорить, наклонил кресло, чтобы показать Берте одну его деталь.
— Посмотрим, — сказала Берта с задумчивым видом, и взгляд ее, сопровождаемый взглядом продавца, скользнул в сторону одного из шкафов.
— Я подумаю.
Она в последний раз осмотрела кресло. И в этот момент какая-то дама с громадными серьгами в ушах, державшаяся исключительно прямо в этом подобии гостиной, заставленной мебелью, сдержанным кивком ответила на приветствие Андре.
До поворота на улицу Бак Берта молчала, затем сказала Андре:
— Кресло это стоит не очень дорого. Но пока подождем. Мы вернемся туда на этой неделе.
— Мы можем его упустить.
— Ничего, не бойтесь. Кресло никуда не денется, оно стоит там уже два года.
— Жаль, что вы не прислушивались к речам продавца. Какой великолепный обманщик! Какие роскошные слова! Кресло хорошее, стоит недорого, и мы желаем купить его; но такому артисту этого мало. Ему хочется еще распалить нас.
Подталкиваемый толпой, Андре сошел с тротуара; он нагнал Берту возле переливающейся огнями витрины кондитерской и продолжал:
— Он хочет, чтобы вещь привлекала нас своей формой, стариной да еще всеми теми достоинствами, которые он ей приписывает и которые не более сомнительны, чем все остальное. У этого человека язык без костей, — великолепный инструмент для обмана и завоеваний. Что ему истина? Для него смысл бытия, его долг, его честь сводятся к тому, чтобы соблазнять. Природа ведь тоже добивается победы благодаря выдумке.
Они свернули на неосвещенную улицу; толпа, заполнявшая тротуар, вновь разъединила Андре и Берту, и он прервал свои рассуждения, чтобы продолжить их перед домом Пакари.
Он продолжал говорить и в гостиной, и немного громче тогда, когда Берта ушла в свою комнату снимать шляпу. Когда он подходил к открытой двери, чтобы отвечать ей, то, несмотря на попытки отвернуться, все же видел в зеркале отражение ее кровати и ее фигуры.
В гостиную вошел Альбер.
— Я узнал ваш голос, — сказал он с улыбкой, — вы ведь поужинаете с нами?.. Правда же, — обратился он к Берте, — он поужинает с нами.
Альбер прошел в свой кабинет, и Ваньез пригласил туда господина Жома.
Альбер, не глядя на господина Жома, со скучающим видом слушал его. Его дела Альбера больше не интересовали. Он занимался ими лишь в меру необходимости. Когда господин Жом закончил говорить, Альбер ответил ему в нескольких словах, небрежно и холодно, скрестив руки на коленях. Эта сдержанная поза придавала вес его словам.
— Пойдемте поужинаем к Борда, — сказал Альбер, возвратившись в гостиную.
— Тебе каждый вечер непременно хочется в ресторан! — воскликнула Берта.
Она улыбнулась, заметив восторг в глазах Андре, и добавила:
— Юго будет возмущен.
— Идемте, Андре, наденьте ваш фрак, — сказал Альбер, — вы найдете нас в восемь часов в ресторане Борда.
Официант накрыл стол второй скатертью и принес чашки.
— Я не буду кофе, — сказала Берта.
Альбер открыл свой портсигар.
— Сигарету, Андре?
— Только одну. Спасибо. А знаете, я раньше курил очень много, — произнес Андре, обращаясь к Берте, сидевшей рядом с ним в большой черной велюровой шляпе и в открытом платье, обнажавшем шею и руки, на которые бросали розовый отсвет небольшие абажуры. — Это — скверная привычка. Так вот! Я заставил себя отказаться от нее. Да, однажды утром, стоя перед зеркалом, я пристально посмотрел себе в глаза.