Почти каждый день к вечеру он начинал страдать от сонливости и досады среди гула безразличных голосов и каждый раз говорил себе: «Нам следовало бы жить по-другому».
Госпожа Сегала, направившаяся было к Мерсам, заметила Альбера и села возле него.
— Сударь, у вас, кажется, родилась дочка? Судя по матери, она прелестна.
— Она совсем малышка, мадам. Ей всего восемь месяцев.
— Как очаровательна госпожа Пакари! Она прямо красавица! В ней столько жизни! А какая она простая!
— Да-да, — с улыбкой бормотал Альбер, кивая головой при каждом слове с любезным и одновременно снисходительно-мечтательным выражением, как будто слушал болтовню ребенка.
Альбер встал, прислонился к шкафу и повернул голову в сторону столовой. Возле буфета посреди группы мужчин он заметил Берту в черном, усыпанном блестками, облегающем платье; ее прекрасные, очень открытые плечи обрамлял темный мех.
Воспоминание об Ивонне Селерье воскресило в его сознании образ Берты до замужества, и его поразил контраст между Бертой прежней и той, что он видел сейчас. Он узнал этот блеск ярко освещенного тела, замеченный им тогда у Катрфажей, когда Берта впервые предстала перед ним в вечернем платье; сейчас он видел другие, более совершенные формы, другую фигуру — можно сказать, почти другого человека.
«И как это ей может здесь нравиться?» — подумалось ему.
Ее страсть к приемам, возникшую в начале зимы, ее немного детскую тягу к нарядам и развлечениям он воспринимал как своего рода вознаграждение за предыдущий год, полный лишений, но полагал, что вскоре ей это надоест.
Он подошел к буфету, взял бокал шампанского и, проходя совсем близко от Берты, сказал тихо, задержав взгляд на ее обнаженной руке, прикрытой лишь спускающейся с плеча ниткой мелких гагатов:
— Уже поздно, поехали домой.
— Погоди, — ответила Берта, живо оборачиваясь в его сторону, но не глядя на него, вся возбужденная и увлеченная беседой с другими. — Ты, кажется, знаком с господином Муссу.
Альбер протянул руку Муссу, отступил на шаг за спину Берты, чтобы поставить бокал, и как-то робко отошел от нее. Казалось, что эта высокая женщина уже не принадлежит ему, как прежде. Вернувшееся здоровье, наступившая зрелость, обретенное равновесие и угадываемая в ее расцветшем теле непривычная воля как бы делали ее свободной от него.
Берта отошла от компании вместе с Муссу. Вместе они пересекли гостиную и остановились перед мадемуазель Сирье. Девушка направилась к роялю, сопровождаемая Бертой и Муссу; она начала что-то потихоньку наигрывать.
В такси Альбер и Берта сели позднее, чем обычно. Уличная прохлада, с которой уже начинался отдых от гостей, действовала на Альбера благотворно.
— Что за отвратительный ужин! — сказал он.
Берта молчала. Он продолжал:
— Эта девушка играет недурно. Любопытно все-таки наблюдать, как от музыки даже у дураков, совершенно лишенных мозгов, лица принимают восторженное выражение. В этот момент они кажутся мыслящими.
— Почему ты уверен, что все люди, которых ты встречаешь и которых даже не знаешь, непременно являются дураками?
— Мне достаточно было немного понаблюдать за компанией, в которой мы провели пять часов: Муссу…
— У Муссу просто другая, не такая, как у тебя, направленность ума. Но он человек культурный, музыкант. Я пригласила его завтра зайти ко мне в гости.
— Мы начинаем принимать разных Муссу!
— Что тут необычного?
— Необычно то, что тебе доставляет удовольствие вращаться среди посредственных людей. Муссу так Муссу, ладно, раз уж он до такой степени музыкант…
Берта промолчала, считая бесполезным продолжать спор, где все доводы были заранее известны.
— Ты приготовил деньги? — спросила она, когда такси остановилось.
Подтянув шлейф платья и прижимая к шее отвороты своего пальто из красного велюра, она осторожно поставила на тротуар ногу в маленькой блестящей туфле, а затем быстро засеменила к дому.
* * *