— Я вас очень внимательно слушаю, — ответила Одетта. — Вы не любите карты. Но я хотела вам сказать, что этой зимой мы организуем у себя теннис.
— Вы хотите играть в теннис зимой?
— Эта идея пришла в голову Мерседес. Вместе с Рокберами получается пять игроков.
К Альберу подошла госпожа Катрфаж, держа в обеих руках веер из перьев так, словно собиралась угрожать им своему собеседнику.
— Вы не танцуете, Альбер!
— Я никак не могу убедить его играть в теннис, — сказала Одетта.
— Ну что вы! Альбер! — воскликнула госпожа Катрфаж, не глядя на дочь. — Ведь вы будете приходить к нам иногда?
— Увы, мадам, лишь иногда. Я уже вышел из возраста игр. Но я предлагаю вам кандидатуру моего друга Кастанье.
— А! Кастанье! Он очень мил. Это друг Реймона. Говорят, у него великолепная квартира.
— Да, мадам, этот сирота очень неплохо устроился.
— Крупное состояние, кажется, — сказала госпожа Катрфаж.
Она повернула голову к господину Пакари, который приближался к ним, подтянутый, свежевыбритый и отдохнувший, во фраке, облегающем его широкую грудь.
— Похоже, ваш сын слишком занят, чтобы играть в теннис, — сказала она, улыбаясь.
— В самом деле? — промолвил господин Пакари, протягивая руку Одетте. — Я этого что-то не замечал.
Альбер постоял недолго, молча и неподвижно, рядом с отцом, потом отошел, словно его позвали. Он направился в большой зал, слушая вальс и внутренне легонько покачиваясь в такт музыке, и проследил глазами за розовым платьем мадемуазель Дюброка, которая легко кружилась среди подпрыгивающих и толкающих друг друга пар. Он оказался лицом к лицу с Дютрие. Мужчины пожали друг другу руки и разошлись, не обменявшись ни единым словом. Альбер пересек гостиную; разглядев поверх голов эгретку госпожи Селерье, он вернулся назад. Вдруг он увидел мадам Руанар, и ему показалось, что она направляется к нему; он тут же остановился, опустил глаза, а потом вышел через дверь, ведущую в вестибюль, где Тальен, стоя перед темным сооружением из шляп, надевал пальто.
Когда он вернулся домой и зажег в прихожей свет, то, посмотрев на поднос, по конверту сразу узнал письмо Берты. Еще не успев снять шляпу, он торопливо вскрыл его, быстрым взглядом радостно и удивленно пробежал страницы, потом сунул в карман фрака и только тогда спокойно снял пальто.
Он вошел в свою комнату, снял фрак, надел коричневый шерстяной пиджак, уселся за стол, пододвинул к себе лампу, взял письмо и стал медленно его читать.
Каждое слово удивляло и очаровывало его; словно впервые слышал он голос этого молчаливого ребенка. Он открывал для себя глубину мысли, изящество языка, настоящую женщину, о существовании которой он и не подозревал.
* * *Кастанье позволил уговорить себя пойти вместе с Альбером к Катрфажам поиграть в теннис, хотя он терпеть не мог спорт.
— У вас нет ракетки! — крикнула Одетта, не прерывая партии.
— Я сегодня не буду играть, — сказал Альбер. — Просто посмотрю на вас.
Он сел на скамейку возле кабинки, где игроки оставляли обувь, затем встал, чтобы представить Кастанье Берте.
— Одетта вне пределов досягаемости. А вы, мадемуазель, не играете? — спросил Альбер.
— Я отдыхаю, — ответила Берта.
— Малышка Мерседес тебя позабавит, — вполголоса сказал Альбер, оборачиваясь к Кастанье. — Очень бойкая девчушка.
Он церемонно обратился к Берте:
— Я прошу вас сделать одолжение и представить меня Рокберам.
Сохраняя почтительную позу, он добавил шепотом:
— Вы написали мне изумительное письмо.
Он прошел вдоль окружавшей корт высокой железной сетки, потом приблизился к Берте и сказал, подбирая мяч и кидая его игрокам:
— Так странно видеть вас здесь, на этом корте, совсем как в Фондбо. Мне кажется, что я вас знаю очень и очень давно. Четыре года, если не ошибаюсь. Вы помните, когда я увидел вас в первый раз? Я гулял с господином Дюкроке…
Берта готовилась к игре и, поставив ногу на скамейку, завязывала сандалию.
— Послушайте, — сказал Альбер, садясь на скамейку. — Не хочу я больше сюда приходить. Эта роль постороннего меня тяготит. Я лучше подожду до Нуазика. Буду довольствоваться вашими письмами. Хотя это так долго, все зимние дни, все весенние дни…
Берта повернула голову в сторону Одетты. А Альбер продолжал: