Она писала ему по вечерам, сидя при свече в своей комнате; слова подступали к ее губам, и она шептала их страстным и одновременно приглушенным голосом, который изматывал, как крик.
В конце месяца приехала Соланж; Берта иногда встречалась с ней под навесом у Берше.
Радуясь прекрасной погоде, Берта, подходя к навесу, закрывала свой зонтик и бросала хитрый взгляд на книгу в руках Гардера или на восхитительные туфли Бет. Но мысли ее были далеко, она впадала в мечтательность, взгляд ее становился рассеянным, и она словно погружалась в прострацию.
Она вдруг что-то отвечала Гардера; она говорила и держалась спокойно, так, словно Альбер мог слышать ее, — ему нравилась ее сдержанность. И это из-за него, даже не отдавая себе в этом отчета, она одевалась столь тщательно, причем выбирая те платья, которые ему больше всего нравились. Разговаривая, она оставляла одну руку за спинкой стула и явственно ощущала руку Альбера, быстро и незаметно сжимающую ее пальцы, как в Фондбо, в толпе знакомых.
— Пойдемте сходим на косу! — вдруг говорила Берта.
Все вставали. Берта шла впереди. Она казалась преисполненной решимости совершить длительную прогулку и смело взбиралась на скалы; вскоре, однако, она возвращалась домой и шла к себе наверх, словно одиночество приближало к ней Альбера. Появись он перед ней в этот момент, как бы она прильнула к нему, каким бы дотоле неведомым поцелуем наградила его! Она садилась на край кровати, потом подходила к зеркальному шкафу и, протягивая руки к словно живому отражению, прижималась лбом к холодной поверхности.
* * *Однажды, сразу после обеда, в тот знойный час, когда на пляже никого нет, Берта захватила с собой одну из книг, которые ей дал Альбер, и направилась к морю. Белая стена мола, яркий песок, искристое мерцание воды создавали вокруг нее солнечный ореол; воздух был легкий, а волны прилива накатывались на берег со звонким гулом. Она села под навес и открыла книгу, подставив страницу под узкую полоску тени посреди ослепительного света.
Она знала, что Альбер любил эту книгу, и старалась отыскать в ней следы его мыслей. Ей казалось, что она угадает, какие места ему нравятся больше всего; она перечитывала их, чтобы насладиться созвучием их душ, и слышала в некоторых фразах его голос.
Под вечер к Берте подошла женщина, торговавшая пирожными. Подняв глаза, Берта заметила маленькую Матильду Берше со своей гувернанткой.
— Возьми, съешь пирожное, — сказала она, беря ребенка за руку. — Где же твои подружки?.. Сегодня очень высокий прилив. Давай построим крепость. Я пойду схожу за Карло… Ты ведь любишь Карло…
Команда малышей немедленно принялась за работу, но маленькая Тереза потеряла свою лопатку.
— Ну и что! Давай играть вдвоем! — сказала Берта. — Догоняй меня!
Она побежала, преследуемая Терезой, смеясь и уворачиваясь, пряталась за каким-то тентом, потом бежала дальше, резвясь, как ребенок.
Поодаль стоял мужчина и наблюдал за ней. Высокий, с седыми волосами и бритым лицом, он настойчиво смотрел на нее своими черными глазами. Она остановилась, вдруг смутившись, и с задумчивым видом вернулась под свой навес.
* * *«Соланж находит, что я изменилась… Но это не моя вина. Я люблю его… Как это случилось? И что надо делать? От своей жизни разве можно отказаться? Жизнь приносит нам то, что считает нужным. Другие вот спокойны. А я, я его люблю. И при этом почему-то говорят, что у меня грустный вид. Это любовь держит душу в напряжении, словно у тебя какое-то горе или какое-то непомерное счастье».
Так думала Берта, шагая по берегу моря. Был конец сентября, но ничто еще не говорило о наступлении осени: ни редкая, высыхающая трава, ни дикая ежевика, ни зеленые дубы, небольшими рощицами усеявшие все пространство до края скал, с их курчавыми кронами, клонящимися на ветру; только краснота заходящего солнца становилась все гуще, придавая уходящему дню какой-то грустный оттенок.
Выйдя из уже темного подлеска, Берта задержалась у пруда, напоминающего раковину, где отражались лучезарные золотые блестки.
Когда она была ребенком, все эти хаотические переплетения веток казались ей необъятными, пугающими, полными безлюдных уголков. Иногда она замечала Эснера и Мари Брен, проезжавших вдали на лошадях или направлявшихся по этой тропинке в сторону города.
Теперь она понимала эту беззаботную любовь, эту высочайшую силу, у которой нет иных забот, кроме самой себя, кроме собственных восторгов.
Она шла зеленеющей дубравой, наклоняя голову в темной чаще, чтобы не наткнуться на ветки, шла в шелестящей листьями ночи, будя порой своими шагами похожие на волнующиеся тени всплески крыльев.
* * *