У них барьер, у них комплекс, у них пунктик, даже самые боевые и энергичные из них прозападниваются насквозь. Хорошенькая смесь римлянина с готом, этакий римлянин готской крови, этакая политическая душка, которая убьет, убьет, убьет свою самость и соотечественников.
Им стыдно быть готами, им быть бы какого угодно племени, только бы не этого. Запад всегда обойдется без них и не посмотрит, что они есть, они без Запада - никогда. Они физически убили Запад, а теперь убивают себя об него башкой - морально.
Великий Теодорих, основатель готского государства, умер. Он еще кое-как урезонивал страстишки, налаживал иную, новую жизнь, обживал страну. Новая жизнь стала старой.
Теодорих знал, когда ему умереть, каждый вождь должен знать, когда ему умереть, талант вождя в своевременности его смерти новая жизнь стала старой, и вот страсти закипают снова, и энергия, которая шла на устройство новой жизни, освобождается и бьет политические баклуши. Хотя работы непочатый край, все больше праздношатающихся, все больше дармоедов, сутенеров, хулиганов.
Теодориха зарыли, хотели бальзамировать, но зарыли, потом тайно отрыли, плюнули на него, вменив ему в вину несовершенство нынешних дел, до которых он не дожил, потом казнили плюнувших, обвинив их в святотатстве, и воцарило политическое безмолвие, под властью дочери Теодориха Амалазунты при ее маленьком сыне Аталарихе.
Железной рукой мужчины расправилась эта баба с оппозициями, умертвила одних, других выгнала вон, поставила памятник своему отцу и велела всем поклоняться ему как богу. Действительно, языческие римские боги спросом не пользуются, христианство хотя и пришло, да искажено, целиком не принято: опасно принимать целиком христианство с Византии, без земного наместника бога нельзя, решено: наместник бога - Теодорих, его личность - выше личностей всех императоров, включая Юлия Цезаря, потому, что они всего лишь императоры, а он вождь народа и основатель нового государства.
Памятник сделали ракушечный, непрочный, но большой и видный отовсюду.
Для Амалазунты память об отце превратилась в способ управлять разнузданным народом. Можно вцепиться в глотку тому, кто недалеко от трона, попробуй дотянись до того, кто на базаре распускает всякие сплетни, попробуй урезонь, обрежь язык. И если советник у трона твердо знает, что его шкурка будет продырявлена, как только в том возникнет государственная необходимость или даже проявится, хоть сколько-нибудь государственный интерес, торговец рыбой свято верит в несокрушимость демократии и ненаказуемость излагаемых его беззубым ртом охальных идей.
Мертвый Теодорих своим непререкаемым авторитетом человека, при жизни которого все шло как нельзя лучше, дотянется до нижних ракушечной статуей, дешевой, но видной отовсюду. Мертвый, он еще послужит, теперь ему можно приписывать любые идеи, говорил он их при жизни или не говорил - поверят.
Те верхние, Амалазунта в том числе, знают одного Теодориха подлинного, и теперь, приспосабливаясь к новым историческим ситуациям, по сути, мало считаются с его заветами, нижние на базаре, на улице в толпе знают другого: Теодориха Амалазунты, бога-сына.
Амалазунта в своем культовом творчестве стала чем-то вроде Богоматери, девы Марии своему отцу. Дура, а сумела.
Она сильно изменилась: была амазонкой на коне, стала амазонкой на троне, была босой девчонкой, шлепавшей так, несмотря на запреты, по холодному полу дворца, стала царицей. Высокая, физически сильная, с белым лицом, никогда не знавшим и не узнавшим морщин и складок, гладким, с твердыми подкожными мышцами и малоразвитой мимикой; с белыми длинными волосами, висящими то сзади вдоль спины, то лежащими впереди, волнами, обтекая торчащие пружинистые груди; с энергичными, полными детородных сил, бедрами, длинными, широко шагающими под длинным платьем-колоколом и часто очень широко расставленными ногами, в золоте, в змеиных браслетах - так представляет она мировой общественности молодое готское государство.
Везде рты поразевали: вот это женщина, вот это да! Полная страсти, но не способная израсходовать ее всю нигде и ни в чем, всякий раз оставляя ее на донышке и всякий раз заставляя закипать вновь, она не находит утехи в постели и не нуждается в мужчинах. Аномалия - у нее в этом месте явно все атрофировано - тем лучше. Она не раскиснет в тоске и не предастся мечтам и вздохам в самое горячее время, когда нужно будет действовать. Государство - основной объект ее забот и силоприложений. Как когда-то училась скакать верхом и стрелять из лука, владеть мечом и пращой, плавать - теперь учится она ладить с сенаторами, обуздывать советников и не быть обманутой ими, держать на привязи многочисленную алчную родню, политическим тропам, искусству дипломатии.