Офицер презирает щенка и слушает, лишь бы отделаться: «Ладно, мол, понял, а ты дуй давай, важная птица». Здесь не Марсово поле, где всех равняет меч, искусство им владеть, а царский дворец, а Аталарих как-никак царь, официальный малолетний царь государства готов.
Отношения матери и сына никуда не годятся. Были бы мать и сын, а то король и королева.
Свою глубоко личную, генетическую неприязнь и несовместимость они переносят на политику.
Пять лет тому назад она выпорола его, заперев у себя в спальне. В этой самой спальне, откуда он только что вышел, никто не видел, присутствовали два человека: наказуемый и наказывающий, порола за плохие познания в области философии. Порка велась розгами, розгами по заднему месту, короля наказывали банальным способом и не менее жестоко, чем любого из малолетних подданных этого самого короля.
Хрясь по ягодицам, вжик по заднему месту, еще раз - вжик! Ах, хорошо!
— Мама-а-а!
Вжик еще разик, вжик, вжик, вжик - еще три разика.
— Будешь Цацерона читать?
— Буду, мама.
— «О дружбе» - вжик, - «О старости» - вжик, - «Об обязанностях».
— Буду, мама, буду.
— Хорошо. Выучишь - расскажешь.
Никто не видел, но все узнали. Потный, красный, растрепанный, выскочил он из дверей, вырвался и выскочил, в слезах, штаны спущены. Так и влетел на какое-то представительство без штанов.
Что? Король наказан, короля били, кто посмел?
— Мама бьет меня, я не выучил Цицерона, и она бьет меня!
— Тьфу, что за черт, какого такого Цицерона, знать не знаю я никаких таких цицеронов - тьфу!
— А был такой философ-доходяга, поговорить сильно любил,- встревает в разговор один из готских воротил.
— Мы их со всеми их цицеронами разбили,- вторит ему другой.
Их возмущение беспредельно: король, их король наказан. Густой, грозной, возмущенной, гаркающей толпой идут они в спальню к Амалазунте. Ее правлению пора давать отбой. Она со света сживет мальчишку, чтоб завладеть престолом и править; девка, баба! Мальчик для нее повод повелевать, она уже не при нем, она уже сама по себе, давно не считается ни с кем, даже с мальчиком.
Мальчик уже причесанный и в штанишках, такой вынутый из лужи мокрый воробушек, упирается, идти не хочет против матери, хочет остаться тут, но они ведут его с собой, беленькое, махонькое, свое, трепещущее знамя. Они выскажут ей все, вот сейчас - дверь откроется.
— Стой, куда? - на пороге солдат. Солдат не пускает, его пытаются оттеснить, но он выхватывает меч и бьется, его убивают, но поднимается шум, свара. Кого-то из готов ранят, и он ревет, как медведь на цепи.
У следующих дверей уже с десяток солдат с офицером. Сюда сбегается весь караул дворца, мечи обнажены.
— Заговор!
— Какой там заговор, пришли поговорить.
— Пришли поговорить, а солдат убит.
— Да что солдат, когда тут такое: наследника порют!
Офицер скрывается в дверях и долго выясняет.
— Ладно, пусть они заходят. Нет, я сама выйду к ним, обеспечьте безопасность.
— Пять шагов назад, оружие сдать.
Они нехотя пятятся, но мечи сдать отказываются:
— Ничего не сделаем, клянемся Теодорихом, поговорить пришли.
Амалазумта вышла. Платье-колокол с пояском, разрез по бедру, широкие недлинные рукава, золото, браслеты-змеи. Хороша, но кого охмурять? Этих малограмотных старперов, которые ломают из себя великих политиков, в то время как во всю свою жизнь только и умели, что с варварским воплем бросаться на врага, лучше их вооруженного, лучше их обученного, и каким-то чудом, не без помощи фанатизма, его побеждать - все искусство.
Та политика ковалась в бою, единственный ум - храбрость, единственное достоинство - преданность. Они выделились при Теодорихе, в эпоху, которая больше всего на свете нуждалась в острых клинках, а когда клинки уже давно вложены в ножны и на глазах у всех торжествует дело мира, они остаются у кормила, погромыхивая былыми авторитетами.
— Ну, я вас слушаю.
Вперед выходит старший, самый авторитетный. Речь не красна, но каждое слово звучит обдуманно.
— Я говорю, как могу, с болью в сердце, государыня.
— Мне не надо вашей боли, сердце - глупо, - не удерживается она от замечания. - Я лучше вас знаю, что надо мальчику, я лучше вас чувствую его сердце, я - мать ему.
Конечно, конечно, никто не отрицает, но наряду с тем, что она мать, они, государственные мужи, пришли просить у нее свою долю - право на опеку. Мальчик давно нуждается в мужском воспитании. Пусть она прививает ему свои идеи, а они будут прививать ему свои. Пусть, в конце концов, он сам выберет. И почему так необходимо заставлять его изучать Цицерона? Сам великий Теодорих никогда не упоминал этого имени и завоевал императорскую власть без всяких наук. Это ли не аргумент в их пользу!