Я подняла руку, хотя плечо явно было сломано, когда Маддокс упал сверху. Я не должна была быть в состоянии пошевелиться — и всё же подняла её, направив Орну на удаляющуюся фигуру Теутуса. Оранжевое сияние рассвета лизнуло обломанный клинок. Казалось, он горел. Будто огонь рождался из зазубренных краёв и срастал то, что было разрушено.
А может, и правда срастал?
В тот миг мне было всё равно.
С дрожащим подбородком я прошептала:
— Ты не уйдёшь. Я не позволю.
Сцепила обе руки на рукояти, размахнулась и вонзила меч в землю у ног. Он вошёл с хрустом. Почва задрожала. Я услышала крики и увидела, как чьи-то тела упали, словно что-то их оттолкнуло.
— Ты не уйдёшь, — поклялась я.
Я повела клинок в сторону, пытаясь рассечь землю. Руки дрожали, кости скрипели.
А что если сил уже не осталось?
Что если…?
Что-то скользнуло по моей щеке. Жгутики тьмы и света потекли по коже, сплелись с металлом и пламенем. Тьма, искры и огонь смешались вокруг моих уставших рук. Я прорезала всего пару миллиметров, стиснув зубы так сильно, что в голову ударили волны боли.
Вдали шаги Теутуса наконец замедлились. Я подняла взгляд. Он сбавил скорость, уставившись в разлом. Что-то там привлекло его внимание.
Я сосредоточилась на Орне.
Мне нужно было больше.
Больше силы.
Больше стойкости.
Больше помощи.
И словно меня услышали, поверх моих ладоней легли другие руки, накрыв меня и клинок. Я вздрогнула, дыхание сорвалось.
— Мы с тобой, — пробормотал у моего уха голос Фионна. — Диорд Фионн.
Слёзы снова хлынули.
— Диорд Фионн, — прошептала я.
Этому боевому кличу Фианны вторили десятки голосов. Другие ладони присоединились к нашим — едва осязаемые, золотой свет проходил сквозь них, как сквозь туман. Фианны поддержали меня и своего лидера. Они окружили, обняли, влили в меня силу, которую берегли в своих оив. Я вскрикнула, когда она хлынула в меня. А снизу, из самой бухты, поднялась мелодия — голос, полный мощи тайфунов, цунами и наводнений.
Разрез углубился.
И тут, наконец, среди пламени и тьмы мелькнул пурпурный свет. Аметисты на рукояти Орны дрогнули и ожили, напитавшись всей собранной мощью. Вспыхнули, и вместе с ними вернулся голос — раздражённый, но живой.
— Моё прощание было эпичным и трагичным!
Я закрыла глаза, сдерживая ощущение, будто мои кости ломаются, а череп готов лопнуть. Улыбка прорезала слёзы и отчаяние.
— Прости, напарница. Я не справлюсь без тебя.
— Я знаю. Погоди… без меня что? Что ты задумала?.. — И, конечно же, догадалась. — Глупая девчонка! Я не для этого создана! Ты впустую потратишь свою жизнь!
— Моя жизнь не дороже всех тех, кто… уже погиб. — Голос дрогнул, когда я вспомнила Гвен. — И я доверяю тебе.
— Я так не работаю!
— Ты не знаешь. Ты создана из осколков меча, что рассекал границы миров. Ты идеальна для того, чтобы зашить их.
— Я… Нет… Никогда… — впервые Орна потеряла слова. Жаль, что свидетелями стали лишь мёртвые да я. — Ты не выдержишь, — выдохнула она наконец.
Я моргнула сквозь слёзы.
— Зато он не уйдёт. И всё закончится.
На миг повисла тишина. Я задержала дыхание. Обе мы понимали: если она не согласится, я ничего не смогу.
— Дура, — проворчала Орна.
И сопротивление исчезло. Я рванула — и земля под ногами разошлась. Всё шире и шире. Из груди Теутуса вырвался яростный рёв, когда Талл Глóир, разлом, открывшийся века назад и ставший началом конца Гибернии, начал затягиваться.
Чем глубже я резала здесь, тем уже становился он там. Будто невидимая швея затягивала швы земли.
Из моих уст вырвался дрожащий смешок.
— Я же говорила. Я говорила, что у тебя есть предназначение.
Демоны бросились туда.
Теутус заколебался. Повернул торс, взглянул на меня. За его спиной сиял рассвет, солнце вот-вот должно было выкатиться над морем, обрамляя его силуэт. Всё ещё устрашающий, даже без руки, даже обессиленный.
Я встретила его взгляд.
Чувствовал ли он хоть что-то, когда смотрел на меня — и видел свои глаза?
Помнил ли, что когда-то имел здесь, в Гибернии, семью и друзей?
Сожалел ли о том, что убил собственных детей?
Я не знала, смог ли он каким-то образом уловить мои вопросы, но его губы изогнулись, и он одарил меня полуулыбкой, которая сделала его пугающе притягательным. В его взгляде не было и следа раскаяния — лишь… удовлетворение.
Потому что он всегда выбирал сознательно.
«Он всегда был тем, кем был».