Факты опережали их, словно гнилостный запах: и млад, и стар, и друг, и враг — все уже знали о том, что Фаиз начал свои авантюры с продажи украденной повозки, затем вложил эти деньги в публичный дом, азартные игры и наркотики! Он сам играл в азартные игры на свои вымышленные капиталы, и в случае проигрыша заманивал кредитора с помощью шлюх и наркотиков к себе, затем убивал его и овладевал его деньгами, после чего предавал его земле во дворе собственного дома. Во время последней такой авантюры он проиграл всё, что у него было: был вынужден поставить на кон всё, заключив поддельный договор купли-продажи, и также проиграл. Он не смог убить кредитора, который сбежал, прихватив его деньги. Оставшись ни с чем, когда его тайна грозила со скандалом раскрыться, Фаиз покончил с собой. Полицейские получили письмо от одного неизвестного — вероятно, от одного из партнёров покойного, — которое и вывело полицию на след преступлений и погребённых в земле жертв, раскрыв всю тайну. Так открылась наконец завеса над ужасной тайной Фаиза, его успехов и самоубийства!
Все трое вернулись в свой переулок, охваченные стыдом и позором, от которых нигде не скрыться. Их история стала просто находкой для всех любителей позлорадствовать и порадоваться чужому несчастью. А такие как Ас-Саб, Аль-Албайя и Аль-Аджам лишь подливали масла в огонь. Изо всех ртов от сильной ненависти на них потоками извергались плевки, а руки не скупились на пощёчины, пока они не сбежали к старинной арке, откуда по проходу прошли на кладбище, где и обосновались.
Шейх местной мечети — Джалиль — хотел выступить их заступником, и сказал:
— Не обременяйте их тяжестью грехов, которые они не совершали…
— Заткнись, неверный, а не то я подвешу тебя, размотав твой собственный тюрбан! — заорал на него Хасуна Ас-Саб.
А семейства Аль-Хашшаб и Аль-Аттар были первыми, кто отрёкся от них…
Изгнанники поселились в комнате скорбящих при склепе на могиле Шамс Ад-Дина. В кармане у них было лишь несколько мелких пиастров, а в сердцах — новые горести, заставившие их позабыть про смерть близкого человека и банкротство. Глаза их были сухими, окаменевшими — даже у Халимы Аль-Бараки. Они сидели рядышком, прижавшись друг к другу, в чём находили спасение, согреваясь от тепла тел и ощущая общий пульс сердец своих. Зимние ветра свирепо завывали среди надгробных камней на могилах. Тут Дий вдруг воскликнул:
— Вот ведь собаки!
— Лучше подумаем о нас самих, о нашем положении, — попросила Халима.
Дий с горечью и сарказмом заметил:
— Нам остаётся работать только могильщиками.
— Жить рядом с покойниками и то лучше, — сказала мать.
— Неужели мы и впрямь обречены покинуть свой родной переулок? — в изумлении спросил Ашур.
— Вот и возвращайся, чтобы снова умываться их плевками, — сказал ему брат.
— Мы будем жить своей жизнью в любом случае! — вызывающе бросил ему Ашур.
— Так давайте снова заниматься попрошайничеством!
А зимние ветра свирепо завывали среди надгробных камней на могилах…
На следующий день их ожидали новые горести, вступившие уже в другую фазу, что отличалась покоем и депрессией.
— У нас нет времени, которое можно было бы потерять, — сказала Халима Аль-Барака.
Её слова Дий истолковал так, что у них нет теперь ни времени, ни денег, ни друзей, вообще ничего.
— А куда нам идти? — спросила она саму себя.
— Землям Аллаха нет ни края, ни предела, — заверил её Дий.
— Давайте лучше останемся тут, на кладбище, — предложил Ашур, — это недалеко от нашего переулка, поживём тут, пока нам не разрешат вернуться…
Дий с издёвкой сказал:
— Вернуться?!
— Ну да. Должны же мы когда-нибудь вернуться домой. Более того, жить мы можем лишь в своём родном переулке.
— Давайте останемся здесь хоть на некоторое время, — уладила их спор Халима.
— Я не спал вчера ночью, всё раздумывал, так что даже мёртвые, наверное, услышали пульсацию моих мыслей, и принял решение, — сказал Дий.
— Какое?
— Что здесь я не останусь.
Мать сделала непонимающий вид и сказала:
— Что до меня, то я снова вернусь к прежнему занятию в предместьях квартала, где-нибудь подальше от переулка…