Ашур неистово и ясно заявил:
— Моя любовь к справедливости больше любви к харафишам, и больше, чем ненависть к знати…
Ашур Раби Ан-Наджи не медля ни часа, приступил к осуществлению своей мечты — той самой мечты, что привлекла харафишей на его сторону. Он долго наставлял их на пустыре, давая им пояснения, превратив их из голытьбы, карманников и попрошаек в самых великих членов клана, которых только знал переулок.
Он быстро уровнял в правах и обращении знать и харафишей, и наложил на богачей тяжёлое налоговое бремя, так что жизнь в переулке стала для них невыносимой, и они переселились в отдалённые кварталы, не знавшие ни вождей, ни кланов. Ашур установил для харафишей две обязанности: учить своих детей быть членами клана, чтобы сила их однажды не сошла на нет, и ими не завладели подлость и авантюризм, и жить, обеспечивая себя своими руками — ремеслом или трудом, которые он устроил им за счёт отчислений для клана. Он начал с себя: торговал фруктами и поселился вместе с матерью в маленькой квартирке. Таким образом, он воскресил эпоху предельно сильного и непорочного клана. Шейх Джалиль Аль-Алам не мог не похвалить его публично за добрые намерения и справедливость. Так же сделал и Юнус Ас-Саис. Однако Ашур испытывал внутренние сомнения насчёт них обоих: у него были подозрения, что они скорбят по тем дарам, что незаметно получали от знати, или при распределении отчислений, существовавших ещё при беглых членах клана.
Шейху Джалилю Аль-Аламу пришлось покинуть переулок, и на его место Ашур поставил шейха Ахмада Бараката. А шейху Юнусу Ас-Саису, назначенному ещё раньше властями, было невмоготу перебраться в другое место, и сидя в одиночестве в своей лавке, он приговаривал:
— В переулке остался один лишь мусор!
Он доверился Зайну Аль-Албайе, владельцу бара, с которым делился наболевшим, и тот в тревоге спрашивал его:
— До каких ещё пор продлится такое?
— Пока есть этот дикарь, надежды на изменения в жизни нет…, - отвечал ему Юнус Ас-Саис.
И, продолжая вздыхать, добавил:
— Не сомневаюсь, что такие же люди во времена его пращуров отводили душу так же, как и мы сейчас. Так что потерпите, ведь терпение — от Аллаха…
Ашур обновил местную мечеть, фонтан, поилку для скота и начальную кораническую школу, а также построил новую школу, чтобы вместить детей харафишей. Затем он приступил к делу, которое никто ещё до него не решался сделать: договорился с подрядчиком о сносе минарета Джалаля. Его предшественников удерживал от этого страх разгневать обитавших там злых духов, однако новый вождь клана не опасался злых духов, он сам своей гигантской фигурой возвышался в переулке, подобно минарету, устанавливая при этом справедливость, непорочность и уверенность. Он не бросал первым вызова главам других кланов, но мог проучить тех, кто осмеливался бросить вызов ему, делая то назидательным уроком, и потому власть и господство были уготованы ему без боя.
Халима Аль-Барака была уверена, что ему пришло время подумать и о себе самом. К нему прибыл его счастливый брат — Дий, намеренный вернуть себе угольную контору и стать знатным господином, пользуясь покровительством своего брата — главаря клана, однако не встретил от последнего никакого поощрения, и был вынужден остаться при своём отеле. Халима предложила Ашуру жениться:
— В нашем переулке пока ещё остались знатные добрые люди, которые не злоупотребили своим богатством…
Ашур с огромным негодованием вспомнил семейства Аль-Хашшабов и Аль-Аттаров, и сказал матери:
— Мама, я чувствую, что вы стремитесь к лучшей жизни, чем та, что есть сейчас.
— Несправедливо ты поступаешь, что так угнетаешь себя, — искренне сказала она.
Протестующим тоном он ответил:
— Нет!
Он резко проговорил это, но в словах его было не столько истинное несогласие с ней, а скорее желание скрыть свою слабость, которую он иногда обнаруживал в тайниках своей души. Как же он иногда жаждал жизни в достатке и величии! Как мечтал о доме и милой жене! Вот почему он ответил так резко, но без агрессии:
— Я не стану разрушать собственными руками самое величественное здание из тех, что сооружены в переулке!
Он упорно стоял на своём, утверждая, что его отказ проистекал изнутри, а не из-за опаски со стороны харафишей: он хотел превзойти своего пращура. Тот полагался на себя, тогда как сделал харафишей несокрушимой силой. Его предок преклонился однажды перед своей страстью, он же удержится, подобно древней стене обители. И он снова резко произнёс: