— Никса, — поприветствовал он её, и тут же поднёс к губам кубок.
Чёрт! Вино закончилось.
А чтобы добраться до кубков, ему нужно было обойти эту чёртову женщину. Раздосадованный, он поднял на неё взгляд и по её широкой улыбке сразу понял, что она раскусила его намерения. А, к чёрту. Он никогда не славился своей учтивостью.
— Ты будешь смеяться надо мной, но я всё равно признаюсь, что удивлена. — Королева морского народа поправила своё изящное платье цвета морской волны, которое облегало её фигуру, словно чешуя рыбы. Она подошла к Фионну так близко, что их разделял лишь шаг. — Я была уверена, что ты не придёшь.
Это было действительно удивительно, учитывая пророческие способности королевы Никсы и её привычку вмешиваться в чужие жизни. Однако он по личному опыту знал, что у любой способности есть ограничения, да и к тому же прийти сюда он решил в самый последний момент. А предсказания в конечном счёте основывались на решениях.
И Фионн уже сильно жалел о своём.
— Надеюсь, удача отвернулась от тебя. — Он поднял пустой бокал и изобразил некое подобие улыбки, которая, несомненно, затерялась в его неухоженной бороде. Несколько гостей бросали на него осуждающие взгляды за то, что он не привёл себя в порядок к событию тысячелетия. Наивные. Пусть радуются, что он хотя бы штаны надел. — Прошу меня извинить…
— Я знаю, почему ты здесь.
Фионн сжал зубы так сильно, что у него заболели виски.
— Сомневаюсь, моя королева.
— Ах… Давно ты меня так не называл. Я скучала по этому.
— В этом я ещё больше сомневаюсь.
Смех Никсы окутал его шею, словно звездная пыль, электризуя, возбуждая; сильнее, чем это мог сделать алкоголь. Если бы это было возможно, его борода встала бы дыбом. Но, впрочем, это было не удивительно; с Никсой всё всегда было связано с её голосом. Она однажды пела ему у Муирдриса, много лет назад, когда они оба лежали на мягких вересках и смотрели на луну и звезды, и его глупое сердце дрожало от истин тысячи легенд, иллюзий и света сотен снов.
Они тогда были так же глупы, как, вероятно, сейчас были Тараксис и Теутус, игнорируя великую истину: любовь — это дело смертных. Они пришли в этот мир не за этой чепухой и тем более не для того, чтобы поддаваться её чарам и обманам. Они должны быть выше этого. Быть проводниками судеб.
Бла, бла, бла.
Он мысленно вздохнул, когда понял, что те немногие душевные силы, которые он нашёл в себе для этого праздника, иссякли. Что тщетное пламя надежды, зародившееся в его груди, когда он услышал о плоде любви двух богов, было всего лишь миражом. Оно даже не успело его согреть.
Он повернулся спиной к Никсе, к колыбели, к помосту с двумя тронами, когда услышал вздох королевы. И он знал оттенки этого звука.
Она смотрела на младенцев.
Нет, не просто на них.
Она смотрела сквозь них.
В зале воцарилась мёртвая тишина. Ни музыки, ни шума, ни разговоров — ничего. Только шелест одежды, и затем голос Теутуса:
— Что происходит, женщина?
У Фионна на языке уже крутился ответ для этого ублюдка. Он повернулся к нему и к Тараксис и слегка покачнулся на пятках. Ладно, видимо, он выпил больше, чем следовало. Теутус не обращал на него никакого внимания, его глаза были устремлены на неподвижную фигуру Никсы. И прямо за своим великолепным мужем, всё ещё не вставая со своего места, Тараксис подала знак Фионну.
Зелёные глаза богини молили, чтобы он ничего не говорил.
Века дружбы были единственным, что удерживало Фионна. Века дружбы и тревожный шёпот Никсы, едва слышный, как тонкий поток воздуха, проходящий через её горло. Настолько тихий и хриплый, что только Фионн мог его различить.
— Есть… — начала королева.
Её глаза искали Фионна, и только благодаря своей выдержке он не отступил в ужасе. Не первый раз он уже становился свидетелем дара королевы; того, как тени — это предвестие будущего — скользили вокруг её глаз и отравляли их, окрашивая белки глаз, веки и верхнюю часть щёк в цвет мёртвых корней. Ужасающее зрелище.
Теутус начал кричать. Разумеется, он что-то там требовал. Этот козёл всегда чего-то требовал. Но прежде чем весь этот зал, праздник и ярость обрушатся на них (а это непременно случится), Фионн обнял дрожащую Никсу.
— Что есть, моя королева? — спросил Фионн.
Холодные губы Никсы коснулись мочки уха Фионна, вызывая слишком знакомый трепет у бессмертного.