Я по-прежнему не испытывала раскаяния. По крайней мере, не за его смерть. Я сожалела лишь о том, что не подумала лучше. Оценивай я ситуацию трезво и разумно, смогла бы я сдержаться? Смогла бы проигнорировать тьму, как сделала это во сне? Тогда бы я всё ещё была в Гальснане с Каэли, мы бы мёрзли, но держались вместе.
Или, как всегда говорила моя мать, нельзя убежать от своей сути?
Решив, что в моём собственном теле не должно быть ничего, что вызывало бы у меня тревогу, я расстегнула ворот туники и обнажила ключицы.
Сделала судорожный вдох. Хотя боль и зуд были сильными, я всё же не ожидала, что метка занимает так много места.
Она была похожа на татуировку. Как две руки великана, встретившего нас прошлой ночью. Синие линии простирались почти от плеча до плеча. Они были толщиной в четыре пальца, тонкие, замысловатые. Они переплетались друг с другом, создавая спирали, петли, настоящую лозу, выделявшуюся на моей коже, как капли крови на снегу. Я не смогла разглядеть, где они начинались и где заканчивались.
И я задумалась, связано ли это с их значением.
Я несколько раз видела только-только сделанные татуировки. Кожа оставалась опухшей и красной из-за работы игл, иногда на протяжении нескольких дней. В некоторых случаях она начинала гнить из-за непереносимости чернил или потому что иглы и нити не были хорошо продезинфицированы. Те, кто делал себе татуировки, всегда казались мне большими идиотами.
И вот посмотрите на меня.
Моя кожа была нетронута, как будто эти рисунки всегда были там.
Я торопливо застегнула пуговицы.
Затем быстро привела себя в порядок и избавилась от носков. Если вчера днём они были просто в плохом состоянии, то после прогулки до Эйлма окончательно превратились в лохмотья. Я использовала самую чистую часть одного из них, чтобы завязать косу, и, глубоко вздохнув, вышла из спальни.
Коридор был таким же, как я его запомнила. Судя по свету, пробивающемуся сквозь узкие высокие окна, время должно было быть около полудня. Я не помнила, когда последний раз вставала так поздно, хотя мы прибыли глубокой ночью.
Двери, которые прошлой ночью были открыты, теперь оказались закрыты. Моё лицо помрачнело при виде гобеленов и картин на стенах; одна изображала место, которое я никогда не посещала, но всё равно легко узнала. Я слышала о нём в тысячах историй и песен; книги, рассказывающие о нём, были доступны каждому; его считали одним из природных сокровищ Гибернии, как и Камень Судьбы.
Толл-Глор.
На картине, выполненной в холодных тонах, было изображено восточное море, волны которого бились о берег Эремона. На крутом утёсе росла пышная зелёная трава, характерная для южного герцогства, известного своими плодородными почвами и постоянными урожаями. Но там, на выступе земли, почти закрывающем бухту, зелень переходила в абсолютную черноту. Длинная трещина, как полузакрытый глаз, рассекала землю пополам. Даже на картине её глубина казалась бесконечной, непостижимой. Не зря её считали порталом в Иной мир, расщелиной, через которую Теутус и его армия вошли в Гибернию.
Над трещиной безостановочно крутилась спираль воздуха, облаков и бури. Вот её я своими глазами видела. Она была видна из Реймса, ближайшего города к столице. В детстве я была уверена, что само небо указывает на это проклятое место, как предупреждение, чтобы никто не приблизился по неосторожности. Одного взгляда на вихрь было достаточно, чтобы по коже побежали мурашки.
Для Двора и людей, конечно, это было не так. Толл-Глор был священным памятником и кульминацией праздников Теу-Биад. Многие почитатели Теутуса ползли на коленях до моста, ведущего к трещине, оставляя за собой след крови, умоляя бога вернуться и осчастливить их своим присутствием.
На картине был этот мост. Он казался сделанным из золота и рубинов, цветов королевской семьи, но, возможно, то была лишь фантазия художника. На другой стороне, за мистическим туманом, можно было разглядеть шпили дворца.
Красивая картина для дома, полного мятежников.
Я почти на цыпочках спустилась по лестнице. То, что прошлой ночью показалось мне обычным помещением на входе, на самом деле было огромным вестибюлем, в три раза больше, чем вся моя хижина в Гальснане. Здесь не утруждали себя коврами, и на виду были примечательные плитки из резного камня; по глубокому зелёному цвету с красными прожилками я бы сказала, что это гелиотроп. На столике у входа стояли золотые канделябры, а с потолка свисала огромная люстра с пятьюдесятью свечами, как минимум.