ПЕЧЁНЫЙ КОРСЕТ — Лепёшки из печёного или сплющенного шоколажа, связанные или скреплённые проводом. Эта одежда вязкопластична. Её шьют строго по размеру с помощью жара и струны и готовят на теле древнего участника. Во время боёв и потасовок, изверга поглощают через этот корсет.
РОТОВАЯ УПРЯЖЬ — 1. Устройство для захвата и удержания головы. Рты часто снабжены деталями — единственными объектами, которые законно определяются как подозрительные или заслуживающие молчаливого параноидального почтения. Поэтому считается, что мы питаемся подозрением и наполняемся им. Упряжь предназначена для того, чтобы препятствовать любому проглатыванию. Гёрвин говорит: «Его рот покроется сетью проводов. Он никогда не сможет питаться. Никогда не возьмёт то, что снаружи, и не внесёт это внутрь. Его желудок будет вечно помышлять о том, что внутри». 2. Система, применяемая к голове, чтобы предотвращать разрушение или распад во время чтения или усвоения кода.
ГЁРВИН — Создатель первых форм огня и более крупных эмблем жара. Гёрвин существует в человеческой форме во всех текстах, но в реальном обществе является исключительно символом или фигурой. Гёрвить — прижимать к телу нагретые объекты. Гёрвить можно также полосканием во рту нагретых деталей собственного тела: руки, глаза, чашеобразного обрамления губ.
СЁСТРЫ КЕННЕТ — Создатели первого пищевого расцвета — белокурые, стройные, с большими рабочими руками. Они вырыли основание того, что впоследствии станет Иллинойсом. Прожили пятьдесят семь, семьдесят один, девять, сорок пять, восемнадцать и сорок лет соответственно.
ТОЧКА ЗЛОВОНИЯ — Момент появления аромата слегка впереди относительно производящего тела. Поскольку все ароматы сперва исходят в переднюю часть воздуха, что позволяет им попадать на продвигающихся во времени участников, любой из них, достигающий точки зловония или прибывающий в ней, также считается создателем и пособником всех запахов и систем запахов в обществе.
ДОМ
ЗОЛОТАЯ МОНИКА
В некоторых районах существует феномен вторженца или безумного захватчика, проникающего в американский дом, чтобы погубить себя в присутствии хозяина, женщины, детей, кого угодно. Мужчина врывается внутрь, устраивает из провода или верёвок путы для жильцов и располагается на удобном месте — на коврике, слоёном одеяле, мягкой мембране пола — чтобы принять позу внимания к своему телу, которая приведёт к его гибели. Они, вся семья, вынуждены смотреть. Он, этот мужчина, зажигает огонь. Или же расставляет аппаратуру так, чтобы она излучала ощущение музыки, исполняет джентльменский танец в центре комнаты, расспрашивает вырезанные на его одежде подобия животных. В других версиях он раздевается донага и обращается к своей аудитории с последним словом. Вне всякого сомнения, они связаны проводом или вервием так, что вынуждены принять статус зрителей сего действа, а впоследствии и самосотворённого трупа, который занимает их внимание до тех пор, пока не придёт спасение. Состояние трупа достигается, как правило, с помощью лосьона. Вторженец может нанести себе последнюю рану пистолетом или червём. Этот нож изогнут, свободно преодолевает преграды из кости и тряпок.
Но что, как водится, представляет особый интерес, так это последствия. Тело, как таковое, обычно лежит свёрнутым на полу. Связанные особи, сидящие по краям, кто бы они ни были, должны исполнить роль свидетелей его неподвижности. Телевидение, когда оно активировано, сопровождает температуру в комнате журчанием струй тёплого воздуха, бросая пленников под синеватую позолоту эфирного русла телевещания. Затем, с помощью неопределённых изощрённых средств, одной фигуре из числа связанных заложников — а она всегда множественна — удаётся вырваться из плена и покинуть место происшествия. Именно эта фигура — беглец, что бросает связанную группу в поисках некоего места с меньшим напряжением — не только обвиняется в убийстве, но и сознаётся в нём, вопреки до странности кротким мольбам своей семьи, чьи заявления о его невиновности звучат пусто и надуманно, — тем самым он принимает чужой суицид как акт собственной воли.
В данной ситуации акты действования и наблюдения взаимозаменяемы. Гениальность исполнителя моники заключается в том, что он перекладывает волю на зрителей. Зрелище устроено так, что оно исходит от того, кто его видит, где видение — это первая форма делания. Зрителей обманывают, внушая им чувство причастности к действу, свидетелями которого они стали. Кажется, у члена семьи вызывает безумный восторг осознание того, что он сделался убийцей через посредство тела, которое добилось своей кончины само.