Но я пока жив, а мои сердца бьются. Для начала неплохо. С тех пор, как я пришел в сознание, у меня была пара минут, чтобы собраться с мыслями. Это неплохо, хотя, без сомнения, также часть коварного плана.
Я обращаю внимание на основы, физические условия своего заключения. Благодаря этому могу сосредоточиться. Я чувствую, как понемногу начинает возвращаться ясность мыслей.
Сижу на стуле. Обнажен. Мои запястья, колени, шея и грудь скованы железными оковами.
Нет, не железными — их я смог бы сломать. Чем-то столь же грубым и неподатливым.
Света почти нет. Я могу лишь рассмотреть свои руки. Дышать мне удается с трудом, а за сросшимися ребрами чувствуется застарелая боль. Мое второе сердце пока бьется, подтверждая то, что я исцеляюсь после обширной травмы или истощения. Я не чувствую на теле каких-либо значительных ран, хотя на нем есть множество синяков и ссадин, говорящих о том, что мне недавно пришлось побывать в бою.
Я лишен внутреннего взора. Не чувствую поблизости ни одной души. Я вспоминаю, впервые с тех пор, как вступил в ряды легиона, что значит остаться наедине со своими мыслями. Сначала это кажется удивительно приятным, словно наткнуться на радостный миг из детства.
Но это длится недолго, поскольку физические ощущения не настолько урезаны. Когда тело начинает приспосабливаться, а способности возвращаться, я понимаю, что не один. Во мраке комнаты есть кто-то еще. Я не вижу его, зато чувствую и слышу. Его руки обагрены кровью, из-за которой воздух в комнате стал резким и неприятным. Его дыхание прерывистое и неровное, словно у зверя, который остановился после долгого бега.
Пока я чувствую лишь это. Еще какое-то время мы оба молчим, и я пытаюсь вспомнить предшествующие события. Воспоминания возвращаются медленно и обрывками.
Ему нужно много времени для того, чтобы заговорить. Когда он все же решается, его голос застает меня врасплох.
Он звучит величественно. В нем чувствуется едва сдерживаемая дикость, утробное рычание, которое окутывает слова и подчеркивает их точно отмеренной толикой угрозы. Подозреваю, что я чувствую себя неуютно не от смысла слов, но просто из-за того, как говорит мой дознаватель.
Итак, допрос начинается так же, как начинались все подобные действа, как миллионы дознавателей начинали с самого момента зарождения организованного насилия.
— Назови свое имя и роту, — говорит он.
И в один миг, один ужасный миг я понимаю, что не могу этого вспомнить.
«Геометрический» бесшумно, отключив бортовые огни, вышел на высокую орбиту. Планета, лежащая в двухстах километрах внизу, была почти столь же темной. Она была черной, словно пустота, испещренная ярко-красными прожилками там, где по земной коре текла магма или что-то горело.
Стоявший на командном мостике эсминца брат-капитан Менес Каллистон наблюдал за сближением через иллюминаторы реального космоса. Воин был облачен в полные боевые доспехи, за исключением шлема. Его темные глаза неотрывно следили за горизонтом планеты, которая теперь заполняла большую часть плексигласовых экранов у него над головой. На его грубоватом, строгом лице, как обычно, не проявлялось никаких эмоций. Тонкий патрицианский нос делил широкие скулы. Его кожа казалась сухой, будто старый пергамент, а волосы цвета жженой умбры были коротко подстрижены. Единственная татуировка, символ атенейского культа-дисциплины, отмечала его правый висок.
Его доспехи были выкрашены в насыщено-красный глянцевый цвет, а на наплечниках белой и золотой краской выведены символы и числа Четвертого братства Пятнадцатого легиона астартес, Тысячи Сынов. Пока он стоял в раздумьях, к нему приблизился другой воин. Новоприбывший был ниже ростом, более жилистый и энергичный с виду, его лицо казалось воплощением среднестатистического астартес: бычья шея, квадратная челюсть, тугие мышцы плотно прилегают к крепким костям. Он мог быть и моложе первого, но из-за превратностей генного кондиционирования об этом было сложно судить.
— Вражеские сигналы? — не оборачиваясь, спросил Каллистон.
— Нет, — подтвердил брат-сержант Ревюель Арвида.
— А ты ничего не чувствуешь?
Арвида, являвшийся корвидом, скорбно улыбнулся.
— Теперь это не так просто, как раньше.
Каллистон кивнул.
— Да, не так.
На колонне управления слева от Каллистона замерцало несколько рун. Над ней возникло гололитическое изображение в форме вращающейся сферы, на которой были отмечены вычисленные траектории снижения на планету.
— Транспорт готов, капитан, — доложил Арвида. — Мы можем спуститься, когда пожелаете.
— А ты все еще сомневаешься, следует ли нам делать это?
— Вы же знаете, что да.
Лишь тогда Каллистон отвернулся от иллюминаторов и посмотрел в глаза своему подчиненному.
— Ты будешь нужен мне внизу, — сказал он. — Чтобы ни говорили авгуры, там будет опасно. Но если ты этого не хочешь, то так и скажи.
Арвида не отвел взгляд, и на его лице мелькнула тень улыбки.
— Значит, я имею право выбора?
— Я не буду тебя заставлять.
Арвида покачал головой.
— Так не пойдет. Куда вы, туда и я вместе со всем моим отделением. Вам удалось их уговорить.
— Им требовалось немного убеждения.
— Нам предстоит многое понять, но я не понимаю, как наше прибытие поможет в этом.
Каллистон позволил мимолетному раздражению скользнуть по строгому лицу.
— Нам нужно с чего-то начать.
— Я знаю. И как уже сказал, если вы уверены насчет этого, тогда я с вами. Можете не сомневаться во мне.
Каллистон вновь взглянул на порталы реального космоса. Планету окутывала аура смерти, которую смог бы ощутить даже самый невосприимчивый к варпу смертный. Области между реками огня имели цвет воронова крыла, они казались провалами, ведущими в никуда. Здесь случилось нечто грандиозное и кошмарное, и эхо этого события еще не успело угаснуть.
— Я не сомневаюсь, брат, — уверенно произнес он. — Нас оставили в живых по какой-то причине, и это возлагает определенные обязанности. Мы высадимся на ночной стороне терминатора.
Его темные глаза сузились, пристально всматриваясь в увеличенное изображение полушария планеты. Казалось, он пытается сопоставить то, что он видит, с чем-то давно забытым, с чем-то уничтоженным.
— Прошло всего полгода с тех пор, как нам приказали улететь, — сказал он, обращаясь к самому себе. — Трон, Просперо изменился.
— Менес Каллистон, капитан, Четвертое братство, Тысяча Сынов.
Я вспоминаю это через пару мгновений, и слова быстро слетают с моих пересохших губ. Думаю, именно это и требуется говорить — имя, звание, порядковый номер.
Наверное, мне не следует говорить больше, хотя я чувствую странное нежелание молчать. Они могли ввести мне сыворотку правды, хотя сомневаюсь в этом. Пока я не вижу причин молчать. Кроме того, понятия не имею, зачем я здесь, что происходит и сколько мне еще осталось жить.
— Что ты делаешь на Просперо? — спрашивает он.
— Могу спросить тебя о том же.
— Можешь. А я могу убить тебя.
Думаю, ему хочется убить меня. Присутствующее в голосе непреодолимое желание выдает его с головой. Он сдерживает себя с огромным усилием. Полагаю, он космический десантник. Подобный голос едва ли можно с чем-то спутать, он поднимается из увеличенных легких, покрытого мышцами горла и бочкообразной груди, словно вода в мельнице.
Мы считаемся братьями.
— Что ты знаешь о причинах гибели планеты? — спрашивает он.
Пока он не повышает голос. Воин говорит осторожно, сдерживая рвущуюся из него приливную волну насилия. Но чтобы преодолеть эту дамбу не потребуется много усилий.
— Нам приказали покинуть орбиту полгода назад, — отвечаю я. По крайней мере пока говорить правду кажется наилучшим выходом. — Некоторые оспаривали приказ, но не я. Я никогда не сомневался в словах своего примарха. Лишь позже, когда нам не удалось выйти на связь, мы начали подозревать неладное.
— Насколько позже?