- Да, думаю, именно так и было, - удивительно, но Стефан понимал меня, немного прищурился и терпеливо ждал момента ясности.
Я выдохнула, обрадовавшись прогрессу.
- Поэтому Вы придумали бы сказку, в которой все было бы понятно и страшно. Достаточно страшно, чтобы контролировать неграмотную грубую толпу. И достаточно понятно - чтобы «ребенок» не расплакался и не отказались вообще куда-либо идти. А потом эту сказку передавали бы из уст в уста люди, не знающее грамоты, искажая и трактуя по-своему - как, например, Вы рассказали бы своей жене теорию квантовой физики - в трех предложениях, своими словами и подытоживая словом "короче".
Стефан дернул плечами при упоминании жены. За разговором он забыл, что пришел сюда выведать мое настроение и намерение разоблачить его нехристианские привычки.
- Моя жена занята делом, а не глупыми богохульными теориями, - гонимый страхом, священник вернулся к своей первоначальной риторике.
- Таким важным делом, что и очевидного не видит? - я посмотрела в полупустую чашку и подняла глаза только на громкий мужской крик.
- Она видит все, что должна видеть - хозяйство и детей! - люстра из дешевого стекла удивительно громко звенела от мощи мужского голоса.
- Как служанка? - на всякий случай уточнила я.
- Как женщина! Послушная и покорная женщина - как Бог заповедал!
- А что Бог заповедал мужчине? - искренне поинтересовалась я, а мать изо всех сил ущипнула меня под столом за бедро.
- Все остальное - если хочешь.
- Все-все?
- Все-все! Забота о хлебе насущном и теплом доме, управление духовным ростом семьи и целыми народами, наставничество, продвижение и прогресс! Все это - мужская ниша. И мы должны с ней справляться, потому что...
- ...так Бог заповедал! - я уже немного усвоила.
- Да, потому что так Бог заповедал.
- Бог немного недолюбливает женщин, правда ведь? - то ли спросила, то ли констатировала я.
- Бог всех любит одинаково!
- Но дела духовные поручает мужчине, а физические - женщине.
- Потому что Ева была создана после Адама, как его помощник. Так может ли помощник сравниться с мастером?
- Хм... А скот, за которым должен был ухаживать Адам, тоже был однополый с самого начала?
- Пожалуй, нет.
- То есть Богу таки хватало фантазии на два пола для скота, но не для человека?
- Человек - это подобие Господние, и ты не имеешь права...
- ...сомневаться и спрашивать... - я перебила Стефана, зная все, в чем он хотел меня обвинить.
- Да, Эмилия, да, - священник смягчил тон, он стал нежный и почти родительский. - Все сомнения - от дьявола, все вопросы - от гордыни.
Сварю себе еще кофе.
Стефан начал какую-то задушевную беседу с матерью, убежден, что мои мозги встали на место от его наивного народного творчества, названного религией. Я уставилась в синий огонь на плите, думая о том, зачем люди придумывают себе столько страха. У них есть несовершенное тело, которое болеет, стареет и умирает. У них есть чувства, которые проходят, подводят и предают. У них есть дом, который может сгореть, утонуть и рассыпаться. У них есть тайны бытия, которые страшно разгадывать и еще страшнее - никогда не разгадать. Зачем людям еще больше страха - этого невидимого зверя, что приходит горьким привкусом на языке? Он ждет в углу, перешептываясь с сомнением, следит за траекторией твоего движения и вибрацией твоего духа и нападает в тот же миг, когда ты обращаешь на него свой взгляд. А ты, неуверенный, смотришь на него каждый день, чтобы найти себе рамки и построить на них стены - и больше никогда не стоять на распутье. Ибо вот она - твоя единственная дорога - с каждой стороны заканчивается болезненным ударом в лоб. Так зачем же идти? И ты не идешь. Сидишь себе, где родился или немного сбоку, носишь песок и цемент для фундамента, а когда глаза - куда ни глянь - уже не могут перепрыгнуть кирпичную высоту, ругаешь стену за отсутствие пути и, спокойный от отсутствия выбора, засыпаешь безмятежным сном. Когда память притупится, ты можешь рыдать от безысходности, но когда тебе дадут молот, ты ни за что не станешь бить дыры в своей ловушке. Твой ограниченный покой тебе дороже ужасающей карусели выборов. Но что-то слабое в тебе не может признать самого себя, ему чужда честность, и оно толкает тебя к поиску других, вынужденных, чужих ограничений. Оно придумывает себе правила и говорит, что вся твоя жизнь - в чужих руках, а ты сам - всего лишь слуга, который целует те невидимые руки и вкладывает в них непрошеные жертвы. Чтобы не передумать и не разрушить выстраданный покой, ты пишешь такие страшные последствия непослушания, на которые только способен, читаешь, представляешь их утром и перед сном и, дрожа от ужаса, растягиваешь губы в блаженной улыбке. Ты очень хочешь жить вечно, но твой ум не знает, чем занять себя, когда случается свободная минута. Свои самые большие хлопоты ты называешь смыслом жизни, потому что не можешь смириться с тем, что все твои усилия были необязательными. Ты знаешь, что ты - лишь часть чего-то грандиозно большого и непознанного, ты понимаешь, что даже если вся твоя планета рассыплется в прах и рассеется пылью, для Вселенной это будет лишь незначительным моментом, а потому твоя смерть и твоя жизнь - весят не больше, чем драма случайно раздавленного муравья. Но ты не согласен с такой трактовкой своего существования и называешь себя единственным живым универсумом. Ты можешь предположить, что кто-то необычный живет в галлонах океанских вод, но упорно отрицаешь, что кто-то, не похожий на тебя, живет на миллиардах не похожих на Землю планет. Потому что же это получается - весь этот мир, которому миллионы лет, был создан не только для тебя? А твой бородатый небесный отец записывает не только твои добрые дела? А им, наверное, там легче живется? А на вид они, пожалуй, страшные и двуглавые? И что, в раю все будут жить вместе - красивые идеальные мы и гомункулоподобные они? Это все сказки. Ничего нет вне Земли. Никого нет за стеной. Никого нет за мной.