В тот момент, когда я собрала вместе свои мысли и решительность, несколько раз глубоко выдохнула и таки решила пройти несколько десятков метров к своему страху, он заговорил со мной.
"Не слишком ли романтичное это утро, чтобы так бояться?" - слова ударили в виски изнутри и пульсировали венами, отравляя кровь. Это был голос Красного, но в моей голове, а не на его устах. Я давно не подслушивала чужих разговоров. Сначала это казалось мне веселым, потом - непорядочным, а затем - бесполезным. Люди говорили только о страхе: страхе не успеть на поезд, заболеть, не понравиться, не иметь достаточно денег; о страхе ядерной войны и некачественных продуктов; о страхе жить слишком мало и слишком долго; о страхе измены и любви; о страхе чужого авторитета и собственной незначительности, страхе промокнуть, не к месту одеться и невпопад сказать, невкусно приготовить; о страхе учиться и о страхе быть неграмотным; о страхе бедности и богатства, вечности и конечности. Большие люди боялись маленьких бед, когда тех еще даже не было на горизонте, и это поначалу очень веселило меня, а потом начало внушать беспросветную скуку. Моя же беда говорила со мой и знала, что я слышу ее наглый голос.
"Если ты слышишь меня, значит, хочешь слышать. Вижу по твоим испуганным глазам, что всё же слушаешь каждое мое слово. Поздоровайся со мной" - этот спокойный глубокий голос заставлял меня дрожать от ужаса. Я подняла взгляд и была готова упереться им в дьявольские глаза Красного, но он так же, как и минуту назад, разглядывал потоки машин и людей перед собой. Я оглянулась вокруг, чтобы убедиться, что на этой улице только двое сумасшедших, и никто, кроме Красного, не пытается запихнуть свои мысли в мой череп. Каждый шел своей дорогой и боялся о своем...
"Привет", - сказала я мысленно, а Красный широко улыбнулся, все еще не удостаивая меня взгляда. "Ты говоришь со мной, но не смотришь на меня. Я имею право придумать тебе сотню оскорбительных слов" - мой страх порождал смелость. "Я вижу тебя, Эмилия" - прозвучало в моей голове. "Каждое твое резкое движение, каждое нервное пощелкивание пальцами и каждую милую попытку успокоиться, гоняя воздух туда и обратно из легких". Ладно... "Ладно! Кто ты такой?" - мои расшатанные нервы требовали хоть немного ясности. Длинный красный плащ трепетал на холодном ветру, ударял своего владельца по ногам и больше донимал его, чем защищал; лысая голова требовала какого-то убора, а сам чудак - витаминов и солнца, потому что его кожа была болезненно серой. Но он стоял, вполне довольный собой и всем на свете. Его, казалось, не касался ни холод, ни шум - будто он, счастливый и блаженный, нежится где-то в морских волнах, а не тонет в городской суете. Красный плавно поднял голову вверх и застыл в безумной позе пришельца, который хочет домой. Прохожие также возводили глаза к небу, а потом нервно сжимали губы, явно обвиняя чудака в том, что потеряли несколько секунд драгоценного послеобеденного времени. Красный всматривался в небо, и могу поклясться - видел всю вселенную. Фигура большого воскового мужчины, немного грубо вылепленная и случайно здесь оставленная, не имела в себе ни грамма жизни. Она была незыблема, как памятник, и могла бы быть чьим-то глубоким урбанистическим перфоменсом - символом человека в городе и города в человеке, одновременно присущих взаимоисключающих желаний убежать и остаться. Горожане не удивлялись - некоторые раздражались, некоторые улыбались, а остальные - лишь пожимали плечами. Столичного жителя могли удивить только цены в соседних магазинах... В момент, когда три голубя - зеленый, желтый и синий - пролетели над Красным, сотни иголок одновременно впились в мое тело. Что-то густое и волнующее подкатилось к горлу, глаза запекли от слез, а губы пересохли от несказанных слов. Меня трясло от возмущения и радости: я не могла поверить, что только сейчас поняла: этот дьявольский посланник - неб... Красный должен был стоять в неудобной позе еще с полчаса - и я радовалась этому времени, которое было у меня для размышлений и воспоминаний, но неб плавно опустил голову и с блаженной улыбкой продолжил следить за уличным хаосом. Возможно, он был какой-то модернизированной версией своих предшественников, главным среди них, а, может, постаревшим и ослабленным изгоем. Но он точно был одним из них...