"Ты тот, кто бросил меня", - подумала я.
"Я тот, кто спасет тебя", - подумал он.
"Становись в очередь", - рассмеялась я уже явно, вспоминая порывы Стефана.
"Хочу предупредить тебя", - начал Красный. Еще раз? Я хорошо помнила все его предупреждения.
"Знаю, знаю! Оранжевое небо, сумасшедшие собаки, распятие... О какой еще дьявольщине ты не сказал мне?" - то ли веселилась, то ли возмущалась я.
"Берегись человека, который сегодня придет к тебе с благими намерениями", - Красный говорил медленно и четко, чтобы у меня не было ни единого шанса не услышать или не понять сказанного.
"Уже! Уже приходил! Я буду беречь себя! Да и существует ли в мире человек, который не будет беречь себя от намерений того, кто сам прозвал себя святым?" - я рассмеялась, на мгновение обратив взор к небу, пожалуй, ища того, кто выдал Стефану индульгенцию.
- Спасибо! С ним я справлюсь!" - я закончила думать и высматривать Бога, но Красного уже не было. Я была потешена лаконичностью его сегодняшней речи. По крайней мере, он обошелся без кровавых деталей. "Странное существо... Но не более странное, чем вся моя жизнь" - я отправила мысленное прощание Красному вдогонку и приступила к работе.
Глава 14
Толпа состарившихся детей весело хлопала в ладоши. В их печальных глазах, на самом верху, в синеве или в зелени, в серости или в карой темноте тонула надежда: вместо мудрости к ним каждый год приходило разочарование. Наученные не жить, а приспосабливаться, самые честные из них только таинственно улыбались, когда кто-то юный спрашивал о смысле жизни. Под таинственностью они всегда прятали растерянность. Несколько десятков лет они ждали момента всеконтроля и ясности, а дождались только долгов и морщин. Они бы и рады рыдать по вечерам от бессилия в шелковый рукав пижамы, но вместо него - дешевая синтетика, а за стеной - маленькие люди, которых надо убедить в том, что взрослые знают эту жизнь, как облупленную. На крайний случай у них есть фраза: "Вырастешь-поймешь", и они счастливы от того, что дети не в состоянии увидеть того животного страха, когда не веришь в то, что говоришь. Они смешные в своей серьезности. Они серьезные даже в веселье. Их солидность резонирует с их поверхностностью. Они - обиженные дети, которым обещали показать смысл жизни, а показали только её проблемы. Они всегда прощают себе свою слабость, но никогда - кому-то его силу. Они идут на жертвы, которых никто не просил, чтобы получить похвалу от тех, кому всё равно. Они до боли в висках стремятся к богатству и радости, но богачей зовут ворами, а радостных - дураками. Они склоняют головы перед далеким или мертвым авторитетом, а мудрость близкую и очевидную имеют за лепет блаженного бездельника.
Старые дети потерялись между домами и сами между собой. Едва успев окрепнуть душой и телом, они стали должниками своего потомства, родителей и страны. Они не знают причины своего рождения и своей смерти, секретов своего сознания и своего тела, того, что под водой и над небесами, края божьей милости и дьявольского искушения, коварства своих друзей и благородства своих врагов...
Им еще не допели колыбельную, а уже заставляют петь гимн. Они, необученные, сдают экзамен интуитивно: выбирают случайный билет и говорят случайные слова. Они надеются, что их не слушают. Они толкают вперед свою тяжелую, квадратную, неотесанную жизнь и желают лишь мельче гальки под ногами. Они одинаково ненавидят и себя, и тех, кто прекратил толкать свою боль.