- Вот это да! - прозвучал знакомый голосом снизу.
Я опустила растерянный взгляд и увидела удивленного Саву! Почему он всегда берется ниоткуда в худший из всех возможных моментов? Мое возмущение спорило с моей любовью. Я предпочла бы не знать ни того, ни другого. Сава всматривался то в мои глаза, то под мои ноги. Я пыталась заменить волнение спокойствием, заметив, как его спокойствие тонет в волнении. Он напряженно жмурил глаза, не находя объяснение тому, что видел. Сава подходил все ближе и, не стесняясь зрителей, провел рукой между мной и землей, разрезая только влажный воздух. Он обошел меня вокруг. Толпа загудела в предвкушении грандиозного разоблачения. Громким галопом пробежался внутренностями животный ужас: жертва притворялась мертвой, а хищник притворялся, что верит. Он стал напротив. Что-то в нем изменилось. Он рассматривал мое лицо, будто впервые видел, впервые боялся и впервые влюблялся. Сава протянул ко мне руку: он хотел опустить меня на землю.
"Я хочу доверять тебе", - сказала ему мысленно я и положила свою ладонь в его. Воздух вокруг поредел, люди - затихли. Я не слышала собственного дыхания, но слышала, как течет кровь в его жилах. Он был тем, кто, непрошеный, приходил ниоткуда и заставал меня, уязвимую, будто голую, одевал в свои правила и вел с собой в неизвестном направлении.
- Пойдем со мной, - сказал он. И я пошла, как только почувствовала почву под своими ногами. Довольны спектаклем люди проводили нас аплодисментами и одобрительными возгласами. «Чего только не придумают, проходимцы» - скажут они друг другу, когда мы исчезнем в какой-то из кривых улиц, и уже к вечеру забудут о самом большом из увиденных чудес.
Сава нервно перебирал мои пальцы в своей ладони. Он пробовал сказать что-то, видимо, важное, но оно так и оставалось кипеть в его голове. Он кусал губы и жмурил глаза, будто обдумывал какую-то безумную теорию, что имеет шансы подтвердиться и навсегда изменить его самого и мир вокруг. Он не принимал ее. Боялся, не верил и не допускал. Он мысленно был так далеко, что звук автомобильных клаксонов каждый раз пугал его и заставлял заново осознать, где он и с кем. Здесь и со мной. Здесь и со мной?
- Ты не придумывала о Чернобыле, правда? - Сава почти не спрашивал, а его голос почти не звучал. Робкое утверждение терялось между сотен других громких незначительных случайных фраз.
Он каждой моей правде будет искать такое же грандиозное подтверждение?
Я кивнула в знак согласия, но ему это не было нужно - он сам сводил вместе слышанное и виденное, разрушая бетонный фундамент всего до сих пор известного.
Человек крепко держится за свой опыт, как будто он и есть то единственное, что определяет его, и отчаянно отвергает чужой - как будто он и есть то единственное, что губит его. Он засыпает беспокойным сном, потому что не уверен в реальности, в которой придется проснуться. Половину жизни он тратит на поверхностное приспособление к заданным жизнью условиям, поскольку на ее хотя бы поверхностное понимание ушло бы в десять раз больше времени, которого нет. Он успевает выдать свои скромные выводы за истину и передать ее своим детям, соседям в транспорте и коллегам по работе. Он больше не имеет права отступить назад, потому что уронит свою самооценку и, что более драматично, чужие ориентиры. Его веки нервно дергаются, руки мелко дрожат, сердце бьется чаще, вызывая тошноту и тревогу - и если новое знание не становится новым опытом, то становится новым неврозом. Организм изо всех сил защищает себя от чужеродного - такова его важнейшая функция и гарантия выживания. Так можно ли обвинить человека в том, что он стремится сохранить самого себя - себя физического и себя эмоционального?
- Я никогда не видел ничего подобного, - растерянно сказал Сава, все еще перебирая мысленно возможные объяснения. - И могу поклясться - ты никогда не делала ничего подобного! Я видел растерянность и страх в твоих глазах. Я искал под твоими ногами или над твоей головой хоть что-то, что могло держать тебя в воздухе, и не нашел. Я держал тебя за руку, пытаясь почувствовать игривую уверенность, но ты дрожала, словно перед казнью. Я предложил тебе идти, и ты пошла, не оставив и следа от иллюзии. Я видел облегчение на твоем лице, когда ты коснулась земли. Так глубоко выдыхают разве что больные, которым сообщили о внезапном выздоровление... Восторг и возражение соревнуются во мне, и это самое удивительное из того, что приходилось испытывать. Ты - единственный парадокс в моей жизни, единственное чудо, единственная тайна! И я не могу отказаться от стремления изучить, открыть тебя, хотя первым порывом является уйти от тебя и больше никогда не мучиться сотней вопросов!