- Если я не иду в церковь, то церковь идет ко мне, не так ли, святой отец? - сказала я вместо приветствия и попыталась встать на ноги в надежде разрушить этот абсурдный сценарий, но парень, что стоял справа, рядом со Стефаном, со скромной рыжей бородкой, совсем не по-юношески сильно удержал меня за плечо и заставил снова лечь. Я знала, что сильнее большинства девушек и даже большей половины воспитанных бабушками мужчин, но почувствовала, что этому парню, которому на вид 15 лет и 51 килограмм, не стоит опираться. Что-то отчаянное было в его взгляде... Какой-то почти видимый туман закрывал его зрачки, как это бывает в душевно больных и религиозных фанатиков. Душевно больных религиозных фанатиков... Парня слева по-прежнему интересовали только мои груди, укрытые лишь тонким белым хлопком.
- Папа, что происходит? - апеллировала я до единого человека в комнате, который был более или менее в сознании. - Почему ты ничего не говоришь? Почему ты ничего не делаешь? - закричала я, когда отец отвел взгляд вниз. Две полуседые, склоненные в стыде головы остались мне от моих родителей.
"Аминь" - четко и тяжело упало на меня страхом. Стефан остановился и посмотрел на меня так снисходительно, как смотрят на ребенка, который разбил дешевую старую вазу. Он сочувствует мне?
- Вы сочувствуете мне? Что это за гадость в Вашем взгляде, отче? - глотая густой ужас, спросила я так беззаботно, как только позволяла загнанному зверю его смелость.
- Эта "гадость" - это любовь, Эмилия. Но разве ты можешь знать, что это такое, искушенное дьяволом дитя? Я не сочувствую тебе, я рад за тебя, потому что, наконец, ты узнаешь Господне милосердие и человеческую доброту.
После этих слов Стефан кивнул парням, и те, выворачивая мне руки, особенно правую, вытащили меня с постели и поволокли к выходу. Мама с папой расступились, давая чужакам вытянуть из дома свою единственную дочь. Всего два человека в этот день создали для меня многокилометровый коридор стыда, предательства и прощания.
- Накиньте на нее, - крикнул Стефан, бросая моим малолетним палачам первое попавшееся, что было под рукой - мой изумрудный шарфик. - Большое отвращение в очах господних - человеческая нагота, - сказал он поучительным священническим тоном, кивая на мою едва прикрытую ночной рубашкой грудь.
Трое мужчин, одетых в церковные одежды, выволокли меня из дома, и, протягивая босыми ногами по холодному асфальту, минуя изумленных, но не взволнованных прохожих, заталкивали меня в черное авто, попутно прикрывая шарфом самый большой сегодняшний грех.
Тяжелые автоматические ворота со скрипом открылись, и Стефан загнал свою галеру в широкий двор. Высокие кусты защищали периметр от случайных посторонних глаз, а несколько едва заметных камер на высокой электрической опоре следили и за тем, что снаружи, и за тем, что внутри. Внутри этого пожелтелого, но все еще густого прямоугольника стоял лишь скромный одноэтажный дом с белыми стенами и красной крышей - простой и длинный, словно конюшня при ипподроме. Стефан оставил водительское место и направился к огромным, шириной почти во всю стену, амбарным дверям. Моё сопровождение не сдвинулось с места. "Видимо, эти малые под какими-то таблетками, почти не моргают и по сторонам не смотрят» - подумалось мне, и в тот же миг более застенчивый из них повернул голову ко мне и скомандовал: «Заедем внутрь - покорно и без шума выйдешь». «Видимо, это была импровизация» - подумалось мне, и в подтверждение моих мыслей Стефан, вернувшись за руль, живо сообщил: "Можешь орать сколько угодно, дитя мое, здесь безлюднее, чем в Сахаре». Я не собиралась кричать, потому что хорошо видела, что последних полчаса мы ехали вдоль густого хвойного леса, где только беспокойные птицы могли стать свидетелями этого странного конвоя. Три двери открылись одновременно. Священник и двое его церковных псов покинули машину, и я, лишена их близкого присутствия, на секунду почувствовала свободу вокруг себя - свободу, слаще той, что ветром шумит по пустым ночным улицам твоего персонального города. Коротким жестом меня попросили выйти... За широко открытыми, окрашенными в тон крыши дверями был узкий гараж. На стенах висели инструменты, в углах покорно лежали автомобильные шины и ведра с краской.