Шестым "включился" крепкий парень. Он выбрасывал вперед плечи и голову и, казалось, вот-вот плюнет в женщину напротив. Его лысую голову освещал яркий свет, а вместе с ней - впалые щеки, желтые зубы и жилистые руки, которыми он пугал воздух вокруг. Он дрожал от тупого гула недосказанных слов - язык заплетался, звуки терялись, как и смысл. Жертва была уже убита, автомат - пустой, но пьяный стрелок продолжал давить на курок.
- ...твоя мать! Ты такая же, точно такая же... Распускаешь здесь нюни вместо того, чтобы приготовить для мужа что-то приятнее на вкус, чем морская вода. Ты должна ноги мне целовать за то, что человеком тебя сделал! Кому ты еще нужна, старая корова? Кто еще будет терпеть от тебя столько текста? Столько пустого базара? Ты должна молча задабривать своего мужа, никем не ученая курица! Какое из этих слов выпадает из твоего понимания? Ггггг... Выпадает... Из понимания... Что там вы, бабы, вообще можете понимать в той жизни? Как в кастрюле помешивать и как ноги раздвигать - вот и все ваши функции, усекла? Ну, повтори, повтори, что ты усекла? Правильно! Правильно! Ты должна молчать, потому что видишь, как грамотно бог задумал... Мужчина - хозяин, а ты - прислуга. Прислуга, усекла? Лично ты, лично ты и твоя прабабушка Ева согрешили и теперь должны выгребать все это дерьмо, в которое и нас втянули. Мы, мужики, жили бы в раю и по сей день. Пиво там пили, сосиски жарили, шаришь кайф? Но вместо этого мне здесь что-то предъявляют! И кто предъявляет? Несчастное грешное создание, которое ни лампочку не вкрутит, ни денег не заработает. Знаешь, когда я бы простил тебе твои левые руки и гнилой язык? Когда ноги были бы от ушей и сиськи - во! Вот так чтобы ты шла возле меня, а пацаны бы сворачивали себе шеи от зависти. Тогда я, знаешь, может быть, и оттаял. Но ноги у тебя коротковаты, сиськи маловаты, язык длинноват, суп солоноват, котлеты пресноваты, секс скучноват, я пьяноват! Поэтому не ной, не ной, не ной! - орал мужчина из-за стола женщине, которая тихо оплакивала свое нетрезвое, когда-то любимое горе.
За бурным водопадом гордости и алкоголя была тихая каменная пещера, одетая в старомодный синий вельветовый костюм.
- Как страшно, боже, как страшно... - монотонно бубнил себе под нос следующий по счету мужчина неопределенного возраста. - Я выхожу из дома, и попадаю в хаос. Все ходят вокруг, ходят, смотрят прямо мне в глаза, ища подходящий момент, чтобы убить меня. Но я не сдамся. Я не дам им убить себя! Я медленно протиснусь мимо высоких домов, и никто не заметит меня. Те дома тоже трогают меня своими холодными руками... Они хватают меня за одежду и волочат в темные пасти дворов, облака падают мне на голову, а из луж смотрят вооруженные охотники. Они подсказывают друг другу мой маршрут, поэтому я вынужден петлять так долго, что забываю куда шел. Тогда я иду в ту сторону, где нет высоких деревьев, что хотят накинуть петлю мне на шею, потому что моя шея тонкая и сразу сломается, если я повисну на прочных ветвях. Люди плюют мне в спину и смеются надо мной. Иногда я набираюсь смелости, разворачиваюсь и кричу им, чтобы остановились! Они делают вид, будто не понимают меня. Так страшно, боже... Я смотрю на других - тех, в кого никто не плюет - они ходят парами, несут бумажные сумки или зонты, улыбаются, будто никто не караулит их за углом, и страшно злюсь на них. Может, если бы я влез в какое-нибудь из тех тел, то никто не узнал бы меня? Ни лужи, ни дома, ни деревья, ни прохожие? Я ходил бы себе часами, покупал столько сладостей, сколько захочу, нашел бы себе девушку, в которую тоже никто не плюет, и мы родили бы детей, в которых никто и никогда не будет плевать. Я взял бы себе отца и мать того тела, братьев, сестер и другую полезную живность и устроил бы для них какой-то праздник. Все бы танцевали в саду под деревьями, с которых не свисают виселицы. Я бы делал его работу. Оно, наверное, работает каким-то маклером. Или офис-менеджером. Или еще лучше - системным администратором! И там никто не смотрел бы на меня часами с желанием убить, пока я буду работать, и я не сбегал бы, а ветер не догонял бы меня пинками. Я бы возвращался туда каждый день, и, может быть, даже нашел бы друзей. Они угощали бы меня пивом, и я пил бы, зная, что это не яд. Я был бы счастливым, если бы только все они перестали меня узнавать. Я долго-долго буду ходить за кем-то из тех, кому не плюют в спину. Когда-то мне повезет, и в тихом безлюдном месте я влезу в его тело!
Пожалуй, все люди на этой планете больные по-своему - подумалось мне в тот краткий миг, когда сквозь мучительный шум я услышала собственные мысли - и некоторые из них ходят за мной по глухим вечерним улицам и сидят сзади в полупустом вагоне метро. Ходили! Сидели! Потому что мой маршрут, кажется, закончится на этом впаянном в землю (в землю?) стуле.