- Достаточно, - прозвучало откуда-то из соседней планеты, когда белый туман уже застелил мои глаза. - Достаточно, - донеслось уже откуда-то сбоку. Кажется, меня освободили с крепкого плена, но я все еще не чувствовала своего тела.
Два пятна - большое и малое - ходили по комнате в поисках каких-то вещей, приближались ко мне, делали что-то со мной и наконец-то несли куда-то. Когда ко мне вернулись зрение и боль, я лежала в узкой комнате на узкой кровати, привязанная за каждую из четырех конечностей, а голые острые пружины, словно слаженный хор, впивались мне в голую спину.
"Смерть смерти рознь" - подумалось мне.
"Я завидую тебе, мой мертвый застенчивый друг".
Глава 17
Прошло то ли три недели, то ли три минуты. На левой руке три маленькие кровяные пятна намекали на то, что как минимум трижды мне что-то вводили шприцем. Мои мысли рассыпались по узкой комнате, не желая собираться вместе. Мое тело было мягким и расслабленным, как после часового массажа, и только внезапные болезненные судороги приводили меня в чувство. Живот стонал от голода, и могу поклясться - в его глухом рычании слышалось четкое "умрешь". Я была не против... Я чувствовала смерть на запах - так пахнут неизлечимо больные. Я видела ее тень - она мягко окутывает некоторых людей на улице или в метро - и ты знаешь, что им осталось недолго. В близком смерти больше спокойствия, чем драмы. Несколько минут ты суетливо думаешь о том, что не успела и чего не сделала, подсчитываешь мечты и планы, неуплаченные квитанции, непрочитанные книги, давно не виденных людей, и волнуешься от этого куда больше, чем от известия о скором прозаическом конце. Ты думаешь, что было бы куда эффектнее погибнуть под горной лавиной или утонуть под океанской волной, или сгореть, спасая из горящего дома детей и котят, или быть застреленной в бандитской перестрелке, или разбиться в свободном падении вместе с неисправным самолетом и еще тремястами не такими смиренными и весьма шумными неудачниками, или упасть в жерло вулкана на каком-нибудь из диких островов, или замерзнуть в лесу, заблудившись, и умирать, долго-долго глядя на звезды, или рожая двойню - под плач родственников и врачей, или фотографируя войну, или воюя на войне - но не так, как сейчас. Хотя, в конце концов, это все еще интереснее, чем от пневмонии. "Легкую смерть нужно заслужить хорошей жизнью" - слышала я не раз от старых сморщенных людей, в глазах которых четко читалось - они не те, кто заслужил. И я, наверное, тоже не та. Где-то под моими лопатками, словно острыми вилами, впивались в кожу старые пружины. А может, уже и не в кожу? Может, скрипели по самым костям? "Вот такое оно - твое персональное распятие, Эмилия" - собрав в себе силы на фразу и на скупую горькую улыбку, тихо произнесла я. Будет хорошо, если вот так меня, мертвую, вынести и поставить в центре города, словно памятник, как символ и лозунг: "Лежачий образ жизни погубит вас!" Людей будет тошнить от моего несвежего, слегка синевато-гнилого вида, но, несмотря на вопли слишком нежных натур, полиции и правозащитников, мир никогда не узнает более эффективной социальной рекламы.
"Вот было бы кино" - засмеялась я, чувствуя немного больше силы в голосе.
Мне хотелось есть и спать, несмотря на то, что я, кажется, проспала в медикаментозном сне целую вечность. Я чувствовала свои занемелые руки и ноги, и не могла ничем себе помочь. Когда сознание окончательно вернулась ко мне, я смогла осмотреть комнату. Единственным акцентом в ней, кажется, была я сама. Белые стены были действительно белыми - видимо, недавно окрашенными, немного неровный потолок показался слишком низким, и чтобы избавиться от ощущения, что он падает, я перевела взгляд обратно на свои синюшные стопы. За ними были узкие двери из нешлифованного светлого дерева - грубые и прочные, на петлях, которые могли бы удержать на привязи и десяток лошадей. Для полноты картины я надеялась нащупать взглядом какой-то деревянный настенный крест или Библию в кожаном переплете, или еще что-то, что должно удерживать и подавлять меня - словно дневной свет вампира. Но вокруг было так чисто и пусто, что я была бы не против вернуться даже в свой кошмарный недавний ад - чтобы развлечься хотя бы настоящим и чистым, а не колючим и надоедливым страданием.
Дверь тяжело скрипнула, и в маленькую, ему не по размеру, комнату ввалился Стефан, держа за одну из коротких ножек хрупкий стульчик. Закрыв за собой дверь на замок и бросив ключ в карман, он подобрал рясу и трудно уселся на принесенный стул. Священник несколько раз тяжело вздохнул и погладил толстой потной рукой мой лоб. Брезгливо вытерев руку себе о бок, он еще раз вздохнул, будто вулкан перед тем, как проснуться.