- Ты немного вспотела, Эмилия. Надеюсь, от страха? Страх перед Господней карой делает нас чистыми ...
- И обезвоженными, - дополнила я, чувствуя, как тяжело движется язык в сухом рту.
- Так ты разговариваешь! - так искренне удивился Стефан, будто я заговорила с ним на чистом французском. - Ты должна разве что чуть крутить глазами... Вот видишь, какой сильный дьявол в тебе? - Стефан искренне посмотрел на меня, ища понимания. И я бы покачала в знак согласия головой, но дьявол во мне, очевидно, был не таким уж и сильным, и плавное движение застыло на полпути в болезненной судороге.
- Вот он, вот! - вскочил с худого стула священник, рассекая животом пространство. - Он корчится в тебе от слова святого! Он проявляет себя, когда твое грешное тело, его убежище и его инструмент, ослаблено. Я не должен говорить с тобой, - он вдруг остановился и покачал головой, словно школьник, который отрицает, что разбил мячом окно. - Я не должен разговаривать с ним! С врагом Божьим! С искусителем человеческих душ! С преступником и грешником, с изгнанником и обманщиком! Я готов к бою, господин этого падшего мира! - на этих словах его гладкими щеками потекли слезы. Он вытащил откуда-то из глубин своей одежды тяжелый золотой крест и приложил его к моему лбу. - Ты чувствуешь эту силу, Люцифер? Тебе печет? Тебе больно? Ты в ней? Или она и есть тобой? Я видел сотни твоих демонов, но она грешит больше каждого из них! Ты породил ее? Ты зачал ее? Ты создал ее? Но это неважно... Потому что я не пущу тебя на порог этого дома Божьего - этого мира. Я не дам тебе править им, что стадом глупых овец! Я не позволю тебе говорить от Господнего имени и выдавать тяжелые грехи за удивительные чудеса! Ты в моих руках, ты в моей ловушке, и я выгоню тебя из этого мира, как выгнал тебя Господь с небес! Я есть сила Господа! Я есть слуга Господа! Я есть воля Господа!
Мне было нечего сказать человеку, что собрался уничтожить дьявольскую силу золотым крестом и мелкой россыпью слюны... Я смотрела на Стефана снизу вверх и понимала, что этот момент - его звездный час. Понимала, что он придумает любые силы, любые законы и любые угрозы - и поверит в них - чтобы сделать что-то значимое. Чтобы стать кем-то значимым... Чтобы было что рассказать внукам и соседям на междугородных маршрутах. Чтобы было что выгравировать на гранитном памятнике - единственном следе его жизни. Чтобы получить индульгенцию на все последующие пресные и грешные года. Чтоб мудро и загадочно качать головой на чьи-то рассказы, всем своим видом показывая, что пережил и не такое. Чтобы объявить это своим земным назначением и умереть с выражением важности и торжественности на лице. Чтобы дождаться или добиться нескольких строк в какой-то специализированной монографии или даже четырехсот страниц собственных занудных мемуаров. Чтобы почувствовать адреналин - сам вкус жизни. Кажется, это и есть цель мелких и больших людей.
Я смаковала свою - горькую. Пока Стефан смеялся и плакал в предвкушении чего-то грандиозного, я ловилась мыслями за воспоминания, людей и места - хотя бы за что-нибудь, что сможет спасти или развлечь меня. Но они, словно рыба в воде - ускользали от меня, едва прикоснувшись гладкой чешуей к коже. Все они бежали в разные стороны - ни одна из них не хотела иметь своим домом мое слабое тело и искалеченное воображение. Я медленно умирала от хаоса в своей голове. Я должна управлять хотя бы собой, хотя бы невидимыми мыслями, хотя бы мощной волей, хотя бы коротким словом - потому что чего еще мне ждать от жизни, если я не хозяйка даже сама себе? Моими впалыми щеками также катились слезы, и Стефан должен бы знать: они, в отличие от его креста, пекли по-настоящему.
Судорога понемногу отходила, мышцы расслаблялись, мысли собирались вместе. Какую гадость он колол мне?
- Какую гадость ты колол мне? - спросила я у Стефана, когда язык снова стал слушаться моих команд.
- Для тебя это - целебный эликсир, глупая девка! - забыв о Люцифере, Стефан снова ненавидел персонально меня. - Колол то, что немного успокоило твое тело и твой мозг, оставив все твои грехи на поверхности - словно капли дождя на окнах. Видишь, они все бегут вниз - в сам ад? - Стефан взмахнул каплю пота с моего лба и уселся на стульчик, развернув у себя на коленях Библию, что, как и золотой крест, взялась откуда-то из глубин его одежд. Он бормотал себе под нос стихи, в некоторых местах растроганно всхлипывая, а в некоторых торжественно поднимая лицо вверх, с благоговейным выражением. Возможно, он искал ответы? Возможно, он искал успокоения? Возможно, он не хочет делать то, что делает, Возможно, сомневается или ошибается и скоро найдет этому подтверждение? Возможно, он наденет меня в чистую одежду, вызовет мне такси и даже бросит вслед взгляд, полный сожаления и прощения? Я доехала бы до своего неприметного дома, не имея ни копейки в карманах, бросилась бы бежать от разъяренного обманутого таксиста, а вернувшись, поняла бы, что могла бы и не возвращаться. Немного потоптавшись на пороге, я услышала бы, как проворачивается ключ во входной двери родительской квартиры и, в последний раз бросив "прощайте!", быстро и навсегда исчезла бы с их жизни, снова став ребенком улицы - никем не рожденной, никем не потерянной, никому не нужной... Свободной... Я зарабатывала бы на жизнь, извлекая карты из рукава, забыв, что имею в нем ключ к тайне бытия, арендовала бы себе самую дешевую комнату с самыми громкими соседями и жирными тараканами, ела бы макароны килограммами и воровала бы самые дорогие вещи из самых дешевых магазинов. А может быть, пошла бы просто к одному из телевизионных боссов и показала бы все, чем могу поднять их рейтинги - и больше никогда бы не знала ни бедности, ни радости. Или дождалась бы Саву под придирчивые взгляды робкого охранника, тогда призналась бы ему в каком-то из чувств, попросила бы его забыть все, что было сказано до этого как юношеское творчество и взять меня здесь и навсегда - мужчины, кажется, такое любят... Мы были бы обычной семьей с тройкой случайных детей и случайных проблем, но, возможно, смогли бы найти в этом счастье.