Моими венами медленно текла кровь - словно постаревший спортсмен свой последний марафон. Я давно не чувствовала ни рук, ни ног, но я и не нуждалась в них - вместе с ними исчезли и болезненные спазмы. Есть хотелось все меньше и со временем не хотелось совсем. Стефан читал свои проповеди все тише и медленнее, тихо бормоча глухие буквы, будто из соседней планеты. Я перестала различать черты его лица. Я не знала, какого цвета его глаза и не понимала, смотрит ли он хоть изредка на меня. Я знала, что он одет, как всегда, в черные церковные одежды, но не смогла бы различить даже маскарадный костюм на его большом теле. В общем, меня бы все устраивало - отсутствие боли, голода, звука и резкости - если бы я не знала, что умру от обезвоживания в течение следующих двенадцати часов. Сегодня двое божьих детей убивали меня слишком долго. Они тихо советовалась - и вновь занимали прежние позиции. Кажется, Стефан даже плакал, а его слуга нервно переминался с ноги на ногу. Я не могла надеяться на пощаду - во мне они видели первозданное зло. Что они будут делать, когда вечный и лютый, всесильный и страшный демон во мне так быстро и банально перестанет дышать? Без киношных признаний, без гортанного рычания, без нечеловеческих конвульсий и последних разоблачительных разговоров - просто посмотрит в белый потолок, будто в голубое небо, и сделает последний выдох... Они объявят, что победили зло? Что остановили антихриста? Что убили самого дьявола? Что спасли мир? Или разопьют бутылку чего-нибудь крепкого, разочарованы примитивным концом дела всей своей жизни? Или усомнятся в своих действиях? Во мне? В мертвой мне? В Люцифера во мне? Может, они по секрету признаются кому-то, что заморили голодом самого дьявола и время им войти в число святых, и войдут в тюремную камеру или в психиатрическую палату - до боли похожую на эту комнату?
Стефан сидел, опустив лицо в ладони. Он тихо всхлипывал и изредка тер широкий лоб большой рукой. Он быстро листал тонкие страницы назад и вперед, ища какие-то ответы. Он подзывал парнишку, и уже тот листал тонкие страницы назад и вперед, ища какие-то ответы. Найдя, он зачитывал Стефану короткий отрывок, а тот отрицательно качал головой. Он продолжал читать, и иногда Стефан спрыгивал на ноги и бросался к книге, но через некоторое время давал парню хорошего леща и снова садился на низкий стул, чтобы всхлипывать и тереть лоб. Они долго смотрели на меня молча. Я также смотрела на них, но видела только две темные фигуры, что дрожали по разным углам комнаты. Я понимала: им некуда отступать. И то, что дьявол умирает не слишком артистично - не повод его не убивать вовсе. Вдруг все мое худое голое тело сжалось в болезненном спазме. Я вскрикнула от боли, и звук, кажется, потерялся в сухом горле и распухшем языке. Мышцы трещали, а кости расходились, ребра вжимали тело в острые пружины, и они заходили в него еще глубже - словно в теплое сливочное масло. Уходило время, но не боль. Я глухо кричала уже целую вечность и молилась богу, в которого не верю, о смерти, которой не хочу. Две темные фигуры - большая и малая - бросились врассыпную, пожалуй, испугавшись долгожданного конца. Я закрыла крепче глаза в справедливой надежде увидеть перед смертью немного любимых цветов и людей, немного никогда не виданных мест, немного земного прошлого и внеземного будущего... Я составляла в одну цепочку все свои дни, но она рвалась под натиском боли. Я пыталась вспомнить, как выглядят родители, Сава и я сама, но лица крутись по кругу, словно на карусели. Я попыталась успокоить свое тело и мысли, чтобы умереть достойно - как подобает человеку, но животное во мне брыкалась на кровати, отбиваясь от страха и боли, прося спасения, боясь конца и ожидая его...
Три пары теплых рук коснулись меня одновременно. Кто-то нежно гладил лицо... Кто-то укрывал меня чем-то теплым... Кто-то разрезал веревки на одеревеневших руках. Кто-то нес меня, минуя узкие двери, широкие столы и две фигуры - большую и маленькую - что темными грудами лежали на земле. Глаза резал синий и красный свет, что мерцал отовсюду.
- Она должна умереть, - донеслось из-за открытых дверей дома.
- Ты должна жить, - шепнул на ухо знакомый голос.
Глава 18
Три темных дня и три светлых ночи прошли в комнате с узкими дверями и окном под потолком. Дважды в день ко мне заходил высокий худой мужчина в белой больничной одежде, садился на шаткий стул и, раскрыв тонкую тетрадь, внимательно читал что-то вполголоса. Меня радовало, что он не тер лоб и не всхлипывал себе в ладони. Он не просил у меня ничего и не называл меня никак, но, похоже, моя жизнь и дальше зависела от случайного человека в рабочей одежде. Еще трижды в день худые и толстые, грубые и ласковые женщины, громко хлопая или едва поскрипывая узкими дверями, заявляли о своем важном и неизбежном присутствие. Я почти не чувствовала тонких игл, которые впивались в мои руки и тонких взглядов, которые впивались в мое лицо, хоть они и были полны спасения, сострадание или брезгливости. Эти люди приносили мне воду и еду - я делала глоток и съедала несколько ложек густой каши из неизвестных зерен - она отзывалась болью в желудке и тошнотой в груди. Под моей спиной, укрытые тонким, давно пролежанным матрасом, торчали такие же пружины, как те, что оставили на мне жгучие раны - их поливали чем-то с резким запахом и посыпали чем-то с целебным эффектом. Половину дня я спала спокойным глубоким сном - которым не спала давно. Половину ночи я думала спокойными глубокими мыслями - которыми не думала давно. Чувство жизни возвращалось ко мне мечтами о длинных одиноких вечерних прогулках. Я жаждала ветра, солнца и дождя на своей коже. И еще немного - теплых Савиных рук. Кажется, я слышала его голос и запах... Или это была иллюзия? Последнее предсмертное желание? Мираж? Неужели все, что держало меня в этом мире - это мысли о мужчине? Я искала в себе бога или космос, а нашла только женщину из бульварных романов?