- Не застудись, - вместо приветствия бросил мне Клим и пошел в дом, оставив зайцев у порога - будто не мертвыми, а застывшими в последнем прыжке. Я вышла из восьмиградусной воды, сняла промокшие насквозь кроссовки и пошла голыми замерзшими ногами по голой замерзшей земле - к приземистому дому, скрытому, кажется, лучше, чем затонувшие в океане корабли.
Там Клим уже точил ножи, черкая ними по круглому камню.
- Справишься с мясом? - спросил он, заметив меня в дверях.
Я утвердительно кивнула головой. Клим вложил один нож мне в руку и принялся точить другой, а я, забыв обо всем, что хотела спросить, поплелась на улицу - потрошить зайца. Я поставила мертвое тело в глубокую миску и понесла его к воде, оттягивая неприятный момент. Я смотрела на него и думала о том, успел ли он сделать все запланированное перед смертью? Или имел какие-то другие планы, кроме того, чтобы стать жарким? Или, как люди, как я сама, воспринимал свой элементарный биологический цикл как высший Божий замысел? Чем он отмерял каждый свой длинный прыжок - метрами или моралью?
- Метрами, - твердо сказал твердый голос за спиной. Клим, как всегда, подходил тихо и неожиданно.
- Разве я думала вслух? - удивилась я, потому что была уверена, что не могла разговаривать сама с собой о жизненных принципах мертвого животного.
- Все думают вслух, но не все это слышат, - ответил Клим и принялся сдирать кожу с другого зайца. Он был уже обескровленный и от того казалось, что никогда не был живым.
- А ты - типа какого-то оксиморонного буддистского охотника-ниндзя, охотящегося без оружия, слышащего мысли и скрывающегося от преследователей на открытой местности?
Клим посмотрел на меня с укором и разочарованием, но не собирался сообщать мне о поверхностности моих суждений.
- Ты тоже много слышишь и много видишь, но, словно неумелый ребенок, не можешь это контролировать, не правда ли? - больно уколол меня мой спаситель. Он, как и небы, бросит меня на произвол судьбы, когда поймет, что я - слабая ученица? Что я - как дырявый сосуд - не могу удержать то, что мне дают? Что мое осознание себя спотыкается о переменчивое настроение, неясные чувства и погоду? Я смотрела на свой будущий обед, еще покрытый теплым жестким мехом, и думала о том, что тоже была бы более ценной как чей-то обед, а не как чье-то вдохновение. Эта мысль, на удивление, успокоила и порадовала меня. Какой-то космический покой наполняет сердце, которое гоняет кровь телом, что ест и убегает, а не тем, что думает и ищет. Я опустила руки на еще теплое мягкое тельце. Животное никогда не грешит... Животное ничего не обещает... У него нет морали, а, следовательно, нет сомнения. У него нет обязанностей, а, следовательно, нет измен. Животное хочет жить, но не боится умирать. Животное не осознает дара жизни, но и не отравляет его целого мыслями о смерти. Оно лучше меня. Оно честнее кого-либо. Оно мудрее мыслителя и смиреннее слуги. Его сердце бьется ровно... Его сердце бьется? Я отдернула руки от зайца, потому что на мгновение мне показалось, что под его тонкой кожей снова потекла кровь. Он все еще лежал неподвижно - как и подобало мертвому зверю. Я коснулась его второй раз - и его мышцы сократились в спазме. Я взяла его за длинные уши и подняла вверх, чтобы убедиться в его мертвой недвижимости, а он стал отчаянно дрыгать лапами, объявляя о своем воскрешении. Клим поднялся на ровные крепкие ноги и внимательно рассматривал почти библейское представление, разыгравшееся на его глазах.