Тараскин кивнул совершенно серьезно - ясно, мол, будет сделано, - но мне не казалось таким очевидным, что преступник специально приготовил для нас против себя улики, и я спросил:
- А если там ничего этого не будет?..
- Тогда там обязательно будет пыж. Знаешь, что такое? - прищурился Жеглов. - Кто ищет, тот всегда найдет. Валяйте, а я пойду в дом, там пора осмотреться...
К великому моему удивлению, через несколько минут в гуще крыжовника действительно нашли незатоптанные следы обуви, особенно отчетливым был след правого сапога, глубоко отпечатавшийся в глинистой податливой почве.
- Вот отсюда он и стрелял, паразит, - сказал Тараскин. - Видишь, прямая линия к окну проходит и все, по в комнате, - как на ладони. А его самого с улицы за кустами не видно. Шарахнул - и ходу!
Освещая землю фонариком, мы старательно, сидя на корточках, просматривали весь участок перед окнами, но ничего интересного больше не находили. Уже собрались заканчивать, когда я углядел вдавленный чьим-то каблуком в глину комочек бумаги.
Аккуратно выковыряв его ножом, осветил фонарем вплотную, осторожно расправил на ладони - кусок рваной газеты, резко отдававший кислой пороховой гарью. Это был пыж.
Вернулся с улицы проводник с собакой. Абрек следа не взял, и Алимов ворчал себе под нос насчет того, что несознательный народ не создает ну никаких тебе условий для работы. Из дома появился Жеглов. Я уже вошел в азарт и даже слегка волновался в предвкушении похвалы за свой первый успех. Но Жеглов воспринял мой рапорт о находках как нечто должное.
- Ага. Ладно, - сказал он только и повернулся к фотографу Грише: Сейчас Копырин в больницу поедет. Ты отправляйся с ним, заедешь в нашу многотиражку, там есть подшивки газет, в первую очередь "Правду", "Известия" и "Вечерку" надо тебе будет смотреть. А пыж приведи в божеский вид и попробуй узнать, от какой газеты кусок. Если удастся, постарайся найти тот самый номер газеты и быстро-быстро вези сюда. Понял?
- Понял, - кивнул Шесть-на-дсвять. - Я один раз по страничке, вырванной из книги, владельца определил...
- Во-во, - перебил Жеглов. - Все, двигай. Одна нога здесь, другая там!
Гриша пошел к автобусу, а Жеглов спросил участкового:
- Воробьихин, у кого на твоем участке ружья охотничьи имеются?
- Да вроде бы и не припомню, - сказал, подумав, Воробьихин. - У нас как будто охотников нету, у нас больше рыбалкой занимаются...
- Пронин Сенька ружьишком баловался, - неожиданно подал голос молчавший до сих пор сухопарый мужичонка в серой телогрейке - сосед Фирсова, взятый Жегловым в понятые.
- Про-онин? - переспросил участковый. - Не-ет, он еще когда свою "тулку" на велосипед поменял.
- Все равно надо с ним повидаться, - сказал я. - Они с Фирсовым-то в каких отношениях?
- В нормальных, ничего промеж ними не было, - ответил Воробьихин.
- Ну, коли и не было, он небось про охотников-то побольше твоего знает, - сказал участковому Жеглов. - Рыбак рыбака, как говорится, видит издалека. И охотник то же самое.
Пронин подтвердил слова участкового и даже велосипед показал старенькую ободранную "украинку" с разноцветными шинами: одной черной, другой - видимо, трофейной - зеленой. И насчет охотников уверенно сказал:
- Нет ни одного во всей округе, я, может, потому "тулку" и продал, что не с кем в компании, значит, на охоту сбегать...
А когда шли уже по улице, возвращаясь к дому Фирсова, Пронин догнал нас и, запыхавшись, поведал:
- Совсем из головы вон! У меня недели две назад Толик Шкандыбин порох и дробь одалживал - патронов на пять. Я еще его спросил: "Ты что, полевать задумал?" А он говорит: "В деревню собираюсь, может, и поброжу по лесу с ружьишком. Там охота, - говорит, - раньше богатая была".
- Так у него ружье есть, выходит? - спросил Жеглов, иронически взглянув на Воробьихина.
- Нету, нету у него ружья, - торопливо сказал Пронин. - Я потому и забыл про него. У деда, говорит, двустволка, он колхозную конюшню сторожит.
Жеглов одобрительно похлопал Пронина по плечу и отпустил его. Воробьихин сказал задумчиво, вполголоса, будто сам с собой советовался:
- Вот Шкандыбин - это как раз шпана отпетая. Сидел не раз и поныне элемент уголовный. И живет с Фирсовым по соседству...
- Какие-нибудь счеты, споры между ними были? - деловито спросил Жеглов.
- Насчет этого не скажу, не слыхал. Заявлений от граждан не было.
Похоже было, что Жеглову надоел бестолковый участковый, потому что он сказал весело-зло:
- Слушай, Воробьихин, ты вообще-то для чего здесь проедаешься, а? Насчет этого ты не слыхал, того не видал, прочего не знаешь, а в остальном не в курсе дела.
Воробьихин обиженно скривил рот, забубнил что-то в свое оправдание, но Жеглов больше его не слушал. Он шел по улице широким, размашистым, чуть подпрыгивающим шагом, за ним безнадежно пытался угнаться участковый Воробьихин, который перестал интересовать Жеглова, словно и не существовало его никогда, и не говорили они ни о чем, и сроду нигде не встречались.
Именно тогда, в тот вечер, мне впервые пришло в голову, что Жеглов никогда не остановится на полпути, и человеку, в чем-либо разочаровавшему или рассердившему его, лучше отступить с дороги. И тогда, в тот незапамятно далекий вечер, я еще не знал, нравится мне это или вызывает глухое раздражение, поскольку меня восхищал жегловский опыт и умение заставить работать всех быстро и с полной отдачей и в то же время пугала способность вот так мгновенно и бесповоротно вычеркнуть человека, словно тряпкой с доски слово стереть.
Войдя в дом, Жеглов спросил жену и соседей пострадавшего:
- Ну-ка, друзья, вспоминайте, думайте, говорите - имел Толик Шкандыбин за что-нибудь зуб на Елизара Иваныча, а?
Жена ничего определенного сказать не могла, но вездесущий сосед сообщил:
- А как же! Была меж них крупная баталия... Толик этот, Шкандыбин, как вернулся последний раз из лагеря, заскучал: дружков его всех почти прибрали ваши, значит, милицейские товарищи. У него только и делов осталось - по вечерам ворота подпирать... Теперь завел он новую моду: соберет на лавочке пацанов-малолеток и давай про жизнь блатную, вольготную сказки рассказывать. Пацаны, известно, варежки разевают, а он им, гад, травит и травит. Елизар-то Иваныч сразу сообразил, зачем он компанию себе сколачивает, папиросами да винцом мальчишек угощает. На той неделе проходит Елизар Иваныч мимо сборища этого, услышал - кто-то из мальцов матом кроет. Невтерпеж ему, видать, стало, подходит он к ним и говорит Толику: "Ты вот что, кончай это дело, сам себе живи как хочешь, не маленький, а ребят оставь в покое". А Толик смеется. "Я, - говорит, - их не зову, они сами ко мне липнут, что ж мне, гнать их, что ли?" Ну, Елизар Иваныч в дискуссию с ним вступать не стал, он человек простой - поднес к его роже кулачище свой пудовый и пояснил: "Я тебе слово свое сказал. Не послушаешь - милицию звать не буду, сам тебя отработаю так, что мать родная не узнает!"