Трофейный "опель блитц" наверняка за долгую свою жизнь повидал виды. От старости и того невыносимо тяжелого груза, что пришлось ему повозить за долгие годы, просели рессоры и высохли амортизаторы, машина будто припала к земле громоздким брюхатым кузовом на хилых перелатанных баллонах и неуклюжей статью своей и плоской придавленной мордой походила на огромного больного бульдога.
Водитель автобуса Копырин ходил вокруг машины, задумчиво пиная колеса, и недовольно качал головой, не обращая внимания на подначки оперативников.
Взглянул на меня и, может, потому, что я один не смеялся над его транспортом, сказал мне доверительно:
- Эх, достать бы два баллона от "доджа", на задок поставить - цены бы "фердинанду" не было.
- Какому "фердинанду"? - спросил я серьезно. Копырин засмеялся:
- Да вот они, балбесы наши, окрестили машину, теперь уж и все так кличут. Мол, на самоходку немецкую, "фердинанд", сильно смахивает...
Я улыбнулся: и верно, в приземистой, кургузой машине было что-то общее с тупым, напористым ликом самоходного орудия.
- Ты-то сам против них стоял когда? - спросил Копырин.
- Случалось, - ответил я, и в этот момент прибежал Жеглов.
Копырин влез в кабину. Пассажирскую дверь он отпирал длинным рычагом, когда-то никелированным, а теперь облезшим до медной прозелени и все-таки не потерявшим своего шика - гнутая ручка на фигурном кронштейне.
Первым в автобус прыгнула огромная дымчатая овчарка Абрек, степенно залез проводник-собаковод Алимов, нырнул ловко Коля Тараскин, загремел на ступеньках своей аппаратурой и нескладными суставами Шесть-на-девять, осторожно, будто в лодку входил, подался судмедэксперт, я шагнул раз-два, к переднему сиденью в углу. Жеглов встал на подножку, молча оглядел всех, словно еще раз проверил, есть ли смысл брать нас с собой, и только тогда кивнул шоферу.
Копырин нажал ногой на педаль, стартер завыл так тонко и горестно, так скулил он от истощения и старости аккумулятора, что пес Абрек тревожно поднял голову, дыбком воздел уши и ответил ему низким рыком. Шесть-на-девять, восседавший на кондукторском месте, уже открыл рот, чтобы оценить должным образом ситуацию, но Жеглов бросил на него короткий взгляд, быстро сказал:
- Помалкивай...
И мотор наконец чихнул, затем еще раз, еще - вспышки разрослись в частый треск, - заревел громко и счастливо, заволок двор синим едучим угаром, и "фердинанд"
тронулся, выполз на Большой Каретный и взял курс на Садовую.
Жиденькая толпа стояла у дверей подъезда во дворе пятиэтажного дома в Уланском переулке. Копырин лихо затормозил, проводник выскочил с Абреком первым, за ним, дробно грохоча каблуками по металлическим ступенькам автобуса, вывалились остальные. Навстречу им шагнула девушка в милицейской форме, четко вскинула руку к козырьку:
- Здравия желаю! Докладывает младший сержант Синичкина: вызов оказался ложным, ребенок жив, это просто подкидыш.
- А что же сразу не могли разобраться - жив ребенок или нет? недовольно спросил Жеглов. - Какого черта дергаете по пустякам муровскую бригаду?
Девушка покраснела, быстро ответила:
- Вызов к дежурному по городу был сделан соседями еще до того, как я прибыла на место происшествия. Я пришла со своего поста десять минут назад и сразу позвонила на Петровку, но вы уже выехали...
- А где сейчас ребенок? - поинтересовался Жеглов.
- Его в квартиру пока внесли, там наверху, - показала Синичкина рукой. - Чего же ему еще на холоде терпеть?
- А почему вообще решили, что он мертвый? - все еще сердито допытывался Жеглов.
- Его обнаружил на лестничной клетке около чердачной двери слесарь Миляев...
Из-за ее спины вырос невысокий парень в замызганной черной краснофлотской шинели, на деревянной ноте, затараторил бойко-бойко, сглатывая концы фраз:
- Елки-моталки, а чего ж мне еще-то думать, когда иду я на чердак, магистраль бандажить, а оно здеся и лежит, кулечек махонький, люля запеленутая, и тишина гробовая - ни тебе крика, ни сопения, а сплошное молчание, - и взял меня страх, что какая-то стервоза, извергиня, собственное дите жизни лишила, ну, я тут сразу же бегом в тридцать вторую квартиру - телефон у них - и вызвал власти милицейские, чтобы дознались они про этого демона в женском обличье...
- Все понятно, - кивнул Жеглов. - Ну, раз приехали, давай, Шарапов, поднимемся с тобой, взглянем на найденыша...
- А что же делать-то с ним, с маленьким? - спросила Синичкина. - Он ведь такой крошечный, как будет без матери - непонятно...
- Чего непонятного - вырастет! - сказал Жеглов, быстро перепрыгивая со ступеньки на ступеньку. - Не бросит его страна, государство вырастит, еще неизвестно, может быть, станет лучше других, в холе взлелеянных деток.
Синичкина спросила:
- А мать искать будем? Жалко маленького...
- На кой она нужна, такая мать! - хмыкнул Жеглов. - Хотя личность ее надо попробовать установить, от такой паскуды можно чего угодно ожидать...
На площадке пятого этажа нас встретил басистый могучий рев, дверь в тридцать вторую квартиру была приоткрыта, старушка качала на руках завернутого в одеяло младенца.
- Проснулся вот - есть просит, - сказала она, протягивая нам сверток, будто мы могли его накормить. Я очень осторожно взял ребенка на руки и удивился, какой он легонький. Личико его покраснело от крика, он сердито открывал свой крошечный беззубый ротишко, издавая пронзительный гневный крик. Я сказал ему растерянно:
- Ну, потерпи, карапуз, потерпи немного... Потерпи, кутька, чего-нибудь придумаем...
Жеглов взглянул на меня, усмехнулся:
- Ты веришь в приметы?
- Верю, - сознался я.
- Добрый тебе знак. Мальчишка-найденыш - это добрая примета, - сказал, улыбаясь, Жеглов и велел Синичкиной распеленать ребенка.
- Зачем? - удивилась девушка, и я тоже не понял, зачем надо разворачивать голодного и, наверное, замерзшего ребенка.
- Делайте, что вам говорят...
Синичкина быстрыми ловкими движениями распеленывала мальчика на столе, и мне приятно было смотреть на ее руки - белые, нежные, несильные, какие-то особенно беззащитные оттого, что слабые запястья вырисовывались из обшлагов грубого шинельного сукна. Синичкина сердито хмурила брови, сейчас совсем немодные - широкие и вразлет, а не тоненькие, выщипанные и чуть подбритые в плавные, еле заметные дуги.