В ее аргументах была и убежденность, и правда, но мне было поручено оберегать мертвого Роджера от любопытных глаз, а потому я сделал еще один шаг вперед и остановился прямо перед девушкой, так близко, что мог коснуться ее рукой. Ростом она была почти с меня, и это тоже почему-то смущало.
— Я вовсе не считаю вас хрустальной, мисс Андерхилл, боже упаси! И все же я вынужден просить вас удалиться, ибо тело жестоко изувечено. Как бы ни были вы крепки духом, смотреть на это не стоит.
Девушка еще с минуту постояла, затем вынуждена была отступить.
— Что же на самом деле произошло? — с тревогой спросила она.
— Бродячий пес растерзал человека. Норрис убил его.
— Собака? В нашем саду? Постойте… — Она покачала головой, как будто начала задавать вопросы не с того конца и хотела упорядочить собственные мысли. — Какого человека?
— Роджера Мерсера.
— О нет, нет, — простонала она, хватаясь за грудь. — Нет!
Глаза ее широко распахнулись, взгляд вдруг как-то остекленел, и девушка начала медленно оседать наземь. Лицо ее так побледнело, что я испугался, что София либо упадет в обморок, либо у нее начнется истерика. Но она лишь стонала, повторяя: — О нет… Господи, только не это!..
Я присел возле нее, осторожно положил руку ей на плечо.
— Мне очень жаль. Вы были к нему привязаны?
София бросила на меня мимолетный взгляд, как будто что-то в моих словах озадачило ее, потом кивнула.
— Да, да, конечно. Это же мой дом, члены колледжа стали для меня семьей за последние шесть лет, — дрожащим голосом выговорила она. — Не могу поверить, чтобы такое могло произойти в нашем колледже, прямо у нас под окнами. Бедный, бедный Роджер. — Она ухитрилась заглянуть через мое плечо и содрогнулась. — Если только… — Голос ее сорвался.
— Если только?.. — повторил я.
Но София молча покачала головой и вновь принялась озираться по сторонам.
— А где же мастер Норрис?
— Ваш отец отправил его переодеваться. Он был одет неподобающим образом.
Девушка тихонько рассмеялась, а я ни с того ни с сего почувствовал укол ревности. Неужто она неравнодушна к этому красавчику-стрелку?
— Но собака? — задумчиво проговорила она, словно размышляя вслух. — Собака-то откуда взялась?
— Должно быть, калитку забыли запереть на ночь, и бродячий пес забрел в сад. Он так изголодался, что мог наброситься на кого угодно, — как можно спокойнее пояснил я.
София недоверчиво прищурилась:
— Нет. Калитку никогда не оставляют открытой. Отец безумно боится, как бы в сад ночью не проникли бродяги или воры или студенты не затащили в кусты каких-нибудь судомоек. Нет, он сам каждый вечер в десять часов, перед отходом ко сну, проверяет замок. Он не мог забыть про калитку, как не забывает свою работу или молитвы. Это просто невозможно.
— Наверное, вчера он передоверил эту обязанность привратнику, поскольку сам занимался ужином и гостями, — сказал я, прекрасно понимая, насколько глупо это предположение. Зачем мне отстаивать эту совершенно нелепую ложь? Куда правильнее было бы подумать над подозрениями Софии. — Впрочем, насколько я знаю, привратник — старый пьяница, человек ненадежный.
София глянула на меня так, словно окончательно разочаровалась во мне.
— Коббет стар и выпить любит, но он служит в нашем колледже с молодости, и, если бы отец поручил ему такое дело, он бы скорее умер, чем подвел его. Вы говорите о нем высокомерно потому лишь, что он всего-навсего слуга. Но Коббет — славный старик, и не следует так к нему относиться.
— Прошу прощения, мистрис Андерхилл, — виновато выговорил я. — Я вовсе не хотел…
— Зовите меня лучше София. Когда я слышу обращение «мистрис Андерхилл», мне кажется, что речь идет о моей матери.
— Вашу мать не разбудил этот шум?
— Не знаю, — вздохнула София. — Она не вставала. Она целые дни проводит в постели.
— Тяжкое бремя скорби легло на ее плечи, когда погиб ваш брат, — мягко сказал я.
— Все мы несем тяжкое бремя скорби, — огрызнулась София, и ее глаза вновь полыхнули. — Но если каждый будет прятать голову под одеяло и делать вид, будто солнце перестало вставать и заходить, семья распадется. Кстати: что вам известно о смерти моего брата?
— Вчера вечером ваш отец кратко упомянул об этом несчастье. Тяжкая потеря для вас.
— Похоронить единственного брата — тяжкая потеря для любого, — уже не так агрессивно отозвалась она. — Но для меня в особенности, потому что при нем мне жилось свободнее: Джон заступался за меня, я разделяла его мысли, он обращался со мной как с равной. Потеряв его, я вынуждена вести себя как леди, а мне это не по нраву, вовсе не по нраву.