— Что случилось? — спросил старик.
— Беда, да и только, Семён Аникич. Я к твоей милости…
— Да что такое?.. С Аксюшей что-нибудь?
— Так точно, расхворалась совсем девушка, головы с изголовья не поднимает… Ума не приложу, что и делать…
— Травкой-то поила?
— Поила, батюшка, поила… Вчера цельный день ничего себе была, я ей сказки сказывала, потом с Домашей, почитай, до ночи она пробеседовала, а сегодня на поди… Совсем занедужилась.
— Деда-а-а, — протянул Семён Иоаникиевич, — придётся знахаря звать…
— А где же знахарь-то?
— Ермак хвастал, что знахарствует.
— Ермак?! — испуганно воскликнула Антиповна. — Разбойник он, батюшка, душегуб… Как же его допустить до голубушки нашей чистой?.. Ещё пуще сглазит. А уж я на него мекала…
— Что мекала?
— Да что сглазил он Ксюшеньку…
— Ты думаешь? — тревожно спросил Семён Иоаникиевич.
— Думала, батюшка, думала, неча и греха таить, думала…
— А теперь?
— Не хочу грех на душу брать, потому, кабы это у ней от сглазу было али от нечисти, — наговор бы помог али крест, но ни то ни другое не помогает. Так как же на человека клепать?.. Может, я и напраслину заводила.
— Видишь, сама, старая, сознаешься…
— Сознаюсь, батюшка, сознаюсь… Только всё же не след парня незнакомого подпускать к девушке.
— Да какой же он незнакомый? Почитай, два года живёт у нас, тихий, смирный, воды не замутит, коли ворог его сам не заденет…
— В тихом-то омуте они и водятся — недаром молвит пословица, — заметила Антиповна.
— И притом он при мне да при тебе поглядит хворую… Что с ней с того станется? Не откусит ничего у ней…
— Твоя хозяйская воля, Семён Аникич, а мне всё боязно…
— Чего боязно-то?
— Как бы совсем не испортил девку, не ровен час.
— Да чего же портить-то, коли сама говоришь, что головы от изголовья не поднимает…
— Не поднимает, батюшка, не поднимает…
— Чего же ждать-то ещё… Чтобы Богу душу отдала? — рассердился Строганов.
— И что ты, батюшка…
— То-то и оно-то… Поговорю я с ним, как вернётся он. Говорят, идёт назад, здорово задал нечисти…
— На том ему спасибо, доброму молодцу… — сказала Антиповна, знавшая уже о происшествиях истекшей ночи.
— Может, и за Аксюшу ему спасибо скажем…
— Ох, ох, ох, грехи, грехи… — вместо ответа вздохнула старуха. — Прощенья просим, батюшка Семён Аникич.
— Иди себе, иди, я зайду к Аксюше, а ты её чем ни на есть попользуй… Малинкой напой али мятой, липовым цветом…
— Милости просим, батюшка Семён Аникич… Липового цвета я заварила, попою беспременно.
Старуха вышла.
В то самое время, когда она была в горнице Семёна Иоаникиевича, в опочивальне Ксении Яковлевны происходила другая сцена.
Около постели молодой хозяйки на табурете, обитом мехом горной козы, сидела Домаша.
— Ты так и не вставай, Ксения Яковлевна, — говорила она, — уж потерпи, зато увидишься…
— Не встану, не встану… — кивнула та головой, потягиваясь на белоснежных перине и подушках. Глаза её улыбались. — Зазорно только в постели-то быть, коли придёт он… — добавила она после некоторой паузы.
— Что за зазорно? Недужится тебе, а коли на ногах будешь, не позовут, благо дело начать, а там встанешь, дескать, поправилась… Поняла?
— Поняла, поняла… И хитрая же ты, Домашенька.
— На том стоим… Да как же без хитрости-то быть нам, девушкам?
В этом время в спальню вошла тихим шагом Антиповна. Больная откинула назад голову и закрыла глаза.
— Започивала, кажись… — шёпотом доложила старухе Домаша.
— Ишь, напасть какая, — прошептала Антиповна.
XX
Крайнее средство
Казаки во главе с Ермаком Тимофеевичем вошли в опустевший посёлок, и первое, что бросилось им в глаза, был труп убитого ночью татарина.
— Зарыть на задах… — отдал приказ Ермак.
Несколько казаков с заступами отделились от толпы для исполнения приказания атамана, но раньше их у окоченевшего трупа, лежавшего навзничь, очутилась Мариула.
— Это постылый мой! Он, он! — кричала она.
— Муж? — спросили в один голос казаки.
— Он самый.
— Мы его ещё вчера прикончили, — заметил один из казаков.
Мариула спокойно отошла в сторону и также спокойно смотрела, как раздели её мужа донага и поволокли за ноги за посёлок, где и зарыли в наскоро вырытую яму.
— Куда же нам девать бабу? — спросили Ермака Тимофеевича, уже входившего в свою избу.