— Кто — они…
— Ермак с товарищами.
— Где же она?
— У нас будет жить во дворе… Привели, слышишь, её, Семён Аникич приказал…
— Вот как! Ты её видела?
— Нет, мне сказывали, а я беспременно посмотреть на неё схожу. Может, она и гадать умеет. Ведь цыганки все гадают…
— Я слышала, что гадают… — ответила Ксения Яковлевна.
— Это-то мне и любопытно. Может, и ты, Ксения Яковлевна, пожелаешь, так сюда призовём её?
— Задаст нам Антиповна, не позволит…
— Умаслим как-нибудь… А любопытно о судьбе своей узнать…
— Оно, конечно…
— Я спервоначалу всё о ней проведаю и тебе расскажу. А там и за Антиповну примемся…
— Хорошо… — начала было Ксения Яковлевна и вдруг, оборвав свою речь, воскликнула: — Вот он идёт!..
Домаша посмотрела в окно. Ермак Тимофеевич действительно шёл от своей избы по направлению к усадьбе. Ксения Яковлевна быстро отошла от окна и скорее упала, чем села на скамью. Сердце у неё усиленно билось и, она, казалось, правой рукой, приложенной к левой стороне груди, хотела удержать его биение.
— Что с тобой? Успокойся, Ксения Яковлевна, — говорила Домаша, стоя около неё.
— Боязно, Домаша, — дрожащим голосом говорила девушка.
— Смотри, выдашь себя раньше времени!
Эта предосторожность подействовала. Ксения Яковлевна пересилила себя и успокоилась.
XXIII
Второй день лечения
Ермак Тимофеевич, как и накануне, прошёл не прямо в светлицу Ксении Яковлевны, а в горницу Семёна Иоаникиевича, которого застал, по обыкновению, за сведением счетов. Громадное соляное и рудное дело Строгановых требовало неустанного внимания со стороны хозяев, хотя у каждой отрасли дела был поставлен доверенный набольший, но недаром молвится русская пословица: «Хозяйский глазок — смотрок».
Племянники Семёна Иоаникиевича по молодости лет мало вникали в дело, часто отлучались то на охоту, то в Пермь погулять-распотешить свою душеньку. Дядя им не препятствовал.
— Молодые люди перебесятся, — обыкновенно говаривал он и всё управление громадным делом сосредоточил в своих руках, для вежливости, как мы уже говорили, советуясь с племянниками по более важным вопросам. Случалось всегда как-то так, что племянники соглашались с мнением дяди. Самолюбие их, как хозяев, было удовлетворено. Всё обстояло благополучно. Этим и объясняется, почему Семён Иоаникиевич вечно был углублён в счета и выкладки.
Увидав входившего Ермака Тимофеевича, он быстро вскочил и пошёл к нему навстречу и совершенно неожиданно для него обнял и трижды поцеловал.
— И чудодей же ты, Ермак Тимофеевич, — сказал он, — ведь девушка-то встала. За работой её застал…
— Я так и думал… Немочь девичья… Только напрасно она трудит себя работой, хворь-то из неё не могла совсем выйти, придётся ещё полечить её, — сказал Ермак.
— Я и сам ей сказал о работе и Антиповне наказал, чтобы не давала утруждать себя… Ну-де какая её работа, просто сидит со своими сенными девушками, всё на народе веселее, — ответил старик Строганов.
— Это-то точно, — согласился Ермак Тимофеевич.
— Через силу работать не будет, не неволят ведь…
— Это само собой, что и говорить.
— Садись, что же ты стоишь, Ермак Тимофеевич…
— Да я бы к больной хотел пройти, — заметил тот.
— А… Так пойдём, посмотри её, может, ещё что делать надо.
— Посмотрим, посмотрим…
И Семён Иоаникиевич с Ермаком Тимофеевичем вышли из горницы.
Они застали Ксению Яковлевну и Домашу во второй горнице сидевшими на лавке. Последняя встала при входе Семёна Иоаникиевича и Ермака Тимофеевича, отвесила им обоим поклон и вышла в рукодельную.
На пороге она столкнулась с шедшей к своей питомице Антиповной и довольно сильно толкнула её.
— У, егоза, глаз, што ли, у тебя нету… — проворчала старуха, но девушка уж была на своём месте за пяльцами.
Антиповна вошла во вторую горницу и подошла к Ксении Яковлевне, с которою уже, поздоровавшись, разговаривали дядя и Ермак Тимофеевич.
— Ну что, касаточка, несильно тебе недужится? — спросил первый.
— Теперь полегчало… Попоили меня травой, я и заснула. Крепко спала, встала здоровой…
— Ну уж где здоровой… — заметил Ермак Тимофеевич. — Благо на ноги-то встала и то, слава тебе, Господи.
— Уж подлинно слава тебе, Господи… — вмешалась в разговор подошедшая Антиповна, — и тебе слава, Ермак Тимофеевич. Прими от меня, от старухи, поклон низкий.