Но для полного успокоения он всё же спросил у Антиповны:
— Ермак был?
— Не бывал ноне… Пришёл было, я его к тебе, батюшка, послала, а потом он не возвращался… Кабы был, може, того и не приключилось…
— Это почему же?
— Увидал бы он, что худо становится девушке, чем ни на есть бы пользовал.
— А-а, — протянул в ответ Семён Иоаникиевич.
Он вошёл в светлицу, где застал сенных девушек, сбившихся в кучу и о чём-то оживлённо беседовавших шёпотом. Увидев Семёна Иоаникиевича и Антиповну, они бросились по своим местам и притихли. Хозяин прошёл в следующую горницу.
— У какого окна она упала-то? — спросил Строганов.
— Вот у этого, батюшка, Семён Аникич, у этого…
Она указала окно, у которого обыкновенно в последнее время стояла Ксения Яковлевна. Семён Иоаникиевич посмотрел в это окно. Изба Ермака Тимофеевича с петухом на коньке бросилась ему в глаза. Он понял всё.
«Она видела, как Ермак шёл сюда и как возвращался отсюда. Она догадалась», — промелькнуло в его уме. Он молча пошёл в опочивальню.
Ксения Яковлевна продолжала лежать без движения на постели. У её ног на табурете сидела Домаша, печальная и в слезах. Она встала и низко поклонилась Семёну Аникичу. Старик Строганов грузно опустился на табурет и несколько секунд пристально смотрел на лежавшую недвижимо племянницу.
— Пошли, Антиповна, кого ни на есть за Ермаком Тимофеевичем, — сказал он наконец с видимым усилием.
Антиповна вышла с быстротой, не свойственной её летам. Семён Аникич остался с Домашей у постели больной.
— Чего это с ней? — шёпотом спросил он девушку.
— Не ведаю, сама не ведаю…
— Ой ли…
Домаша густо покраснела.
— Выкладывай всю правду лучше, — так же шёпотом, с оттенком строгости продолжал Строганов. — Ждала она ноне Ермака?
— Ждала…
— В окно смотрела?
— Смотрела…
— И видела, как он назад пошёл?
— Видела.
— В ту минуту с ней и приключилось…
— В ту же минуту…
— Что же сказала?
— Да проговорила только: «Что это значит?» Я сдуру-то молви: «Кажись, и впрямь что стряслось», а она и рухни…
— А ты всё знала?
— Да что знать-то?
— Про Ермаковы шашни.
— Никаких шашень я не видала.
— Толкуй там… Я всё знаю. Он мне сознался.
— В чём ему сознаваться-то, не ведаю… Что любят они друг друга, так какие же это шашни?
— А тебе что ещё надобно?..
Этот разговор был прерван вернувшейся Антиповной.
— Послала?
— Послала, батюшка Семён Аникич, послала… Чай, скоро теперь и прибудет. Дай-то Господи, как бы опять вызволил.
Старушка истово перекрестилась.
В опочивальне наступила тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием бесчувственной Ксении Яковлевны.
Время, казалось, тянулось томительно долго. Наконец в соседней горнице послышались торопливые шаги. Антиповна бросилась к двери и отворила её. В опочивальню вошёл Ермак Тимофеевич, бледный, встревоженный. Он как бы не замечал никого, остановился у постели Ксении Яковлевны и с немым ужасом уставился на бесчувственную девушку.
Семён Иоаникиевич встал и приблизился к нему.
— Уж, видно, такая судьба твоя, Ермак Тимофеевич… Вишь, какая беда стряслась, как только удалил тебя… — тихо произнёс он.
Ермак обвёл его помутившимся взглядом.
— Так и убить недолго! — прошептал он.
— Уж ты, как ни на есть, вызволи…
— Вызволи, батюшка свет наш Ермак Тимофеевич, — с воплем бросилась ему в ноги Антиповна.
Ермак быстро наклонился и поднял старуху.
— Что ты, что ты, Богу кланяйся, а не грязным людям, — сказал он. — Не сумлевайся, постараюся… Только вот что… Уйдите отсюда все, кроме Домны Семёновны, она может остаться… Чистая девушка… Отчитать её надо, наговором…
Семён Иоаникиевич бросил на Ермака Тимофеевича недоумевающий взгляд, отошёл от него и сел на табурет.
Антиповна также не двинулась с места.
Ермак Тимофеевич несколько минут молчал, затем подошёл к старику Строганову, наклонился к его уху и сказал властным шёпотом:
— Слушай, купец, коли ты позвал меня сюда, так делай, что я приказываю… А не то я уйду, и она умрёт, не приходя в себя… Ты будешь её убийцей, да и моим, потому что я не переживу её смерти. Нож в сердце и шабаш, других без промаха прирезывал наповал, так себя-то сумею.