Берег реки Чусовой в этом месте представлял собой большую поляну, граничащую с высоким вековым густым лесом. Утомлённые непривычной работой вёслами, — за время жизни в строгановском посёлке люди успели облениться, — и после бессонной ночи казаки на мягкой траве заснули как убитые.
Не спали только Ермак Тимофеевич, Иван Кольцо да люди, поставленные на сторожевые посты.
— Что-то поделывает теперь моя Аксюша? — со вздохом произнёс Ермак, сидя у потухающего костра, в который Иван Иванович бросал сухой хворост.
— Спит она теперь, что ей больше делать… — отозвался тот.
— Нет, Иван Иванович, не до сна ей теперь, видно, как и мне, свежа ещё горечь разлуки… Вот я прошлую ночь напролёт глаз сомкнуть не мог. Люди-то вон как притомились, — он жестом руки показал на спящих казаков, — а у меня сна ни в одном глазу…
— Понапрасну изводишь себя, атаман.
— А что поделаешь, коли не спится, а всё думается…
— А ты плюнь и не думай.
— Легко молвить, да тяжело выполнить…
— И о чём тебе думать? Ну, любишь ты девушку, и мне, признаться тебе, невдомёк это — в жизнь свою не любил бабу… Так и люби, она тебя тоже любит… Чего же тебе ещё-то нужно?..
— Действительно, Иван Иванович, не уразумеешь ты того…
— Чего разуметь-то?
— Да вот что во мне деется. Кажись, бросил бы всё и полетел назад к своей лапушке…
— Чуял я это давно, — грустно заметил Иван Кольцо.
— Что чуял-то?
— А то, что пропал ты, Ермак Тимофеевич, для ратного дела.
Ермак вспыхнул.
— Пропал, говоришь?.. Ну, это ещё погодить надо… Пропадать-то, может, мне и рано…
— Рано-то рано, что говорить, но…
— А коли рано, так и не пропаду я. Вот весь сказ.
— Дай-то бог, — тихо молвил Иван Кольцо.
В это время грянул выстрел одного из сторожевых казаков, за ним другой, третий. Лагерь вскочил на ноги.
Раньше всех стоял на ногах Ермак Тимофеевич и его бравый есаул Иван Кольцо.
— Что за притча! — воскликнул первый. — С чего это?
— Видно, в лесу неладно, — сообразил Иван Иванович.
Сторожевые посты находились со стороны леса.
Ермак и Кольцо бросились к одному из стоявших на посту людей.
— Ты в кого пулял? — спросил атаман.
— И сам не знаю. Стою, гляжу на лес, — ответил тот. — Вдруг что-то замелькало между деревьями… Стал вглядываться. Отделились от лесу точно тёмные точки и поползли сюда. Може, зверь, а може, и человек. Я и выстрелил, за мной выстрелили и другие постовые. Точки скрылись в лесу.
Ночь была лунная, светлая. Ермак и Иван Кольцо действительно почти у самой опушки леса рассмотрели несколько тёмных точек.
— Поглядеть надо, что бы это такое? — сказал Ермак Тимофеевич и вместе с Иваном Ивановичем двинулся к опушке.
Зоркие глаза их вскоре рассмотрели при бледном свете луны движущиеся в лесу тёмные фигуры. Лежавшие у опушки леса оказались остяками, убитыми выстрелами постовых казаков. У большинства из них в руках были луки и приготовленные стрелы; колчаны с запасными стрелами находились за спиной.
— Ишь тут их сколько, точно чёрных тараканов, — заметил Ермак.
— Да, может, это те же самые, что прошлой ночью угощали нас стрелами, — сказал Кольцо.
— Откуда же они здесь взялись? — спросил Ермак.
— Да лес-то один и тот же, им по лесу идти не в пример ближе, так как река делает здесь заворот, — объяснил есаул.
— Может, и так, — согласился Ермак.
В это время у самого его уха прожужжала пущенная из чащи леса стрела.
Пролетев мимо, она вонзилась в кафтан одного из казаков.
За первой стрелой появилась другая, третья, десятая и так далее, летело по несколько стрел разом.
— На нехристей! — крикнул Ермак Тимофеевич и вместе со всеми бросился в лес. В чаще действительно укрывались остяки. Многих перебили. Остальные дали деру вглубь леса. Казаки не стали их преследовать и вернулись на поляну досыпать.
Сторожевые посты были, однако, увеличены. Потухшие костры люди больше не разводили.
Ермак Тимофеевич и Иван Кольцо развели только свой небольшой костёр невдалеке от реки, шум от быстрого течения которой доносился до них.
— Ишь, катит волны-то свои, Чусовая, что твоя Волга, — сказал Иван Иванович, когда они с Ермаком Тимофеевичем снова уселись у костра.
— Сказал тоже, Волга, — со вздохом отвечал атаман. — Волга-то втрое шире, коли не более, да и у волны её звук мягкий, не так дико шумит-то матушка, как эта дикая река…
— И впрямь Волга-матушка выступает медленно, плавно, а эта бежит сломя голову, точно гонит кто куда… Ни дать ни взять остяки по лесу.