Мариула снова обвила руками шею Домаши и стала целовать её лицо. Девушка отвечала ей также нежными поцелуями.
— Матушка, матушка! — повторяла она.
— Говорила мне про тебя Антиповна, чуяло и тогда моё сердце, что ты и есть дочь моя, да ни разу я тебя путём не видала, а как сегодня вошла ты, посмотрела на тебя и тотчас признала. Похожа ты на меня, какою была я в девичестве.
— А о чём ты, матушка, когда я вошла, думала? Даже меня спервоначалу не заметила? — спросила Домаша.
— А о ком же, как не о тебе, моя доченька, пятнадцать лет всё о тебе думала, места не находила себе.
— Матушка!..
— Но теперь зато я счастлива! Дай наглядеться на тебя, ненаглядная.
Мариула положила обе руки на плечи девушки и стала с любовью вглядываться в её лицо.
— Не ходи ты замуж за немилого! — вдруг каким-то вдохновенным тоном начала она. — Есть паренёк, любит тебя больше жизни, да в отъезде он, в большом городе… Ты думаешь, он забыл тебя, а ты у него одна в мыслях… Надумал он, для тебя же, сделать дело, да не вышло ничего. Но не кручинься, скоро он воротится… Иди за ним без оглядки, будет он для тебя хорошим мужем, кинь опаску свою, брось свою гордость…
Домаша слушала свою мать с каким-то священным ужасом.
Словно эта женщина читала в её мыслях, как в открытой книге.
«Что же это такое? — спрашивала она себя. — Уж не колдовство ли?» Она боязливо оглядела горенку матери. Горевшая перед большой иконой в переднем углу лампада её успокоила.
— Напрасно, доченька, у тебя такие мысли несуразные, — заметила старуха.
— О чём мысли? — вздрогнула Домаша.
— Сама знаешь, а на мне крест, хоть я и прожила долгие годы с поганою нечистью.
И Мариула полезла за пазуху и вытащила оттуда большой медный тельный крест.
— Прости, родимая, это я с перепугу…
— Чего же ты перепугалася?
— Ты откуда же всё это знаешь? — вместо ответа спросила она.
— Что знаю?
— Про Якова…
— Про какого Якова? Слыхом не слыхала о нём…
— Как же! Ты говоришь — в отъезде он, в большом городе… На Москве, действительно.
— По лицу я твоему прочитала это, доченька, у каждого человека судьба его на лице писана…
— Дивно это, матушка, меня об нём и впрямь брало сумление…
— Вижу, вижу. Только напрасно, доченька. Верь мне…
— Верю, — тихо сказала Домаша.
Она и сама смерть как хотела этому верить. Но она была одна и ни с кем не делилась своими мыслями, даже с Ксенией Яковлевной, так как не хотела показать себя страждущей из-за разлуки с Яковом.
«Брось свою гордость! — вспомнились слова матери. — И ведь в самую точку попала… Совсем провидица».
Мариула между тем продолжала молча любоваться дочерью.
— А к молодой твоей хозяюшке явлюся я по приказу её, когда захочется её душеньке, — наконец сказала она.
— Она скорее просила, только надо будет сказать Антиповне.
— А что?.. Скажись и дошли за мной али сама прибеги… — отвечала Мариула.
— Только вот что, матушка, — начала девушка и остановилась.
— Что такое?
— Коли увидишь то, что судьба её печальная, всего не говори ей, не тревожь её душеньку, а то и так она в разлуке с Ермаком Тимофеевичем кручинится…