Национальное лицо нынешней Греции было воссоздано, как в пластической операции, среди населения в стране, где античные греки давно растворились среди македонцев и албанцев. Так на греческих территориях начался процесс систематической эллинизации прошлого. Пока Греция не стала членом Европейского союза — с его требованиями охраны памятников и монументов прошлого, — пятьсот лет турецкого присутствия в Салониках или намеренно игнорировались, зарастали, так сказать, дикой гречихой, или же целенаправленно уничтожались. Мечети (перестроенные из бывших церквей) перестраивались, естественно, обратно в церкви, на территории старинного еврейского кладбища был построен университетский кампус.
Гуляя по улицам Салоник, ты видишь, как прошлое переписывалось физически, с помощью бульдозеров, у тебя на глазах. И никто, казалось бы, ничего не помнил. Архитектурный памятник легче уничтожить, чем память о национальной катастрофе. Памятник уничтожается тогда, когда с падением ненавистного режима обнажается чудовищность прошлого и твоего соучастия в нем. Мы пытаемся стереть эти метины прошлого с лица земли. Но именно разрушенная архитектура — в виде руин или скрытого орнамента — становится негласным (хотя часто случайным) свидетелем уничтоженного прошлого. В Салониках уцелел уникальный монумент саббатианства — молельный дом последователей Шабтая Цви.
Место это в городе мало кому знакомо. Я, со своим упорством и занудством на этот счет, выписал адрес из книги Мазовера и взял такси. Таксист не был знаком ни с адресом, ни с районом вне центра, где находилась бывшая мечеть саббатианцев. Он долго крутил среди кварталов крупноблочных домов — такое можно увидеть и в пригороде Тель-Авива, и даже в хрущевской Москве — и наконец остановился у скромной решетки и ворот узорчатого чугуна. Зажатый жилыми зданиями по соседству, за воротами во дворе возвышался странный обветшалый дом — пустующее помещение, похожее на итальянское палаццо или виллу. Не совсем, впрочем, палаццо, и не очень итальянское, хотя Yeni Сami, то есть Новая мечеть, и была построена в 1902 году местным итальянцем Виталлиано Позелли.
Саббатианцы были мусульманами. С уклоном, как сообщают монографии, в суфизм. И тем не менее по разным мотивам (мы еще поговорим об этом) саббатеи строили свои мечети отдельно — не для общего пользования, для всех мусульман; часто это были не столько мечети, сколько домашние молельни. По своему внешнему виду эти мечети не похожи на традиционные мусульманские. Мечеть Yeni Cami в Салониках — это гимн эклектическому ориентализму, где art-nouveau и австро-венгерское барокко сочетается с арками и колоннадой мавританской Испании. Это намеренно эклектический синтез Востока и Запада, европейского просвещения с османской роскошью.
Сохранилась эта мечеть, может быть, потому, что это пустующее помещение было отдано в административное распоряжение археологическому музею Салоник. Искусство сохранило то, чему противилось новоявленное государство — храм тех, кого и турки, и греки считали двурушниками и приспособленцами, а евреи отвернулись как от вероотступников, достойных лишь проклятия. Идея биеннале современного искусства возникла из-за прибившихся к гавани в Салониках, как после кораблекрушения, диссидентов советской власти — полуподпольных авангардистов. А материализовалась эта идея как некое международное мероприятие, потому что здесь, в Салониках, в государственном музее разместилась основная часть уникальной коллекции русского авангарда еще одного отщепенца своего народа — Георгия Дионисовича Костаки. Он завещал свою коллекцию городу Салоники. Он скончался в 1990 году.
Костаки, даже в шестидесятые-семидесятые годы, был такой же легендарной фигурой для нас в Москве, как коллекционер Саачи — «Багдадский вор» (из семьи багдадских евреев) — для бездомных художников-авангардистов из лондонских трущоб восьмидесятых годов. Я столкнулся с этим легендарным полуподпольным коллекционером лишь однажды в Москве, на концептуальном мероприятии моих близких друзей — Комара и Меламида. Мы знали лишь, что у Костаки греческое подданство, хотя его родители — обрусевшие греки; до войны он работал шофером в греческом посольстве, потом в английском, а после войны — завхозом в посольстве Канады. Ясно было, что у этого человека мощные контакты с советской властью на всех уровнях. Поэтому его появление на подпольных неофициальных выставках было мистическим. Он посетил самую невероятную выставку семидесятых годов — одну из первых инсталляций в России — комнату под названием «Рай». Друг моей юности Алекс Меламид и его соратник по соц-арту той эпохи Виталий Комар соорудили в квартире-мастерской в обычном советском крупноблочном доме концептуальное нагромождение всей идейной и идеологической неразберихи, которая происходила в умах советских людей той эпохи, — некий набор массовых увлечений, газетных и муляжных идолов.