В то время слово «красота» было политически маркированным и относилось к разряду нежелательных. Если это слово употреблял какой-либо писатель, то он сильно рисковал: его тут же громко обвиняли в китче и пустозвонстве. Лишь изредка данное слово звучало во время дискуссий об угнетении женщины в эстетике патриархального сексизма, но даже там предпочитали говорить о привлекательности, а не о красоте. Я был просто счастлив услышать это слово из уст Софи, однако побоялся развивать тему – она наверняка стала бы избегать его.
Мы танцевали, но в нашем танце совсем не было интимности. Нас сближала лишь общая атмосфера, аура раннего хмурого утра, момента, когда многие уже разошлись, а те, кто остался, мало что соображали от переутомления. Всеобщая усталость перешла в отрешенную меланхолию. Музыка длилась три минуты. Я же парил в бесконечности и желал только одного – чтобы на меня с небес с грохотом упал нож гильотины и убил меня счастливым, тогда ничто уже не сможет помешать моему неописуемому блаженству. Бесконечность длилась три минуты.
Но я не умер. Вместо этого к нам ввалился Хольгер и возбужденно заорал, что убили Бенно, причем все оставшиеся говорили о Бенно, словно о ближайшем друге. Выходит, тот труп, который на моих глазах увозила машина, звался Бенно… Представьте себе, что его могли звать не Бенно Онезорг, а как-то иначе, скажем, Петер Мюллер… Однако, простите, я отклоняюсь от темы. Вдруг посыпались предложения создать пикет, выразить протест в любой форме, может, даже путем манифестации, и всем непременно нужно идти на место преступления. Однако одни из присутствующих были уже просто не в состоянии передвигаться, другие опасались ловушек со стороны полиции, которая, возможно, нарочно хотела спровоцировать митинги, чтобы взять на учет всех участников.
Пока суд да дело, Софи сменила грязную блузку на чистую. В моменты, когда она проходила мимо, я успевал заметить под ее блузкой бюстгальтер и наслаждался этим зрелищем. Софи подошла к кухонной раковине и начала тщательно умываться.
– Ты можешь подвезти нас на своем такси? – спросили у меня.
Запинаясь, я пустился в объяснения, что мне пришлось оставить машину в районе оперы и все шины у нее проткнуты, поэтому я приехал на метро. Что ж, это звучало вполне правдоподобно. Подвезти всех вызвался Мартин, снова несколько протрезвевший. По счастливому совпадению он как раз выступал в роли таксиста – отличная маскировка! Мы едва втиснулись всемером в его «мерседес-бенц» – Софи, я, Хольгер, Олаф, Карин и еще один кудрявый юноша, имени которого я не знал Мартин завел мотор. Олаф сидел рядом с водителем на переднем сиденье и держал на коленях Карин. На моих коленях сидела Софи, но это ничего не значило – иначе нам просто невозможно было бы разместиться в салоне машины. Я постоянно терзался мыслью, чувствует ли Софи мою эрекцию. Я понимал, что зашел слишком далеко для стороннего наблюдателя и находился уже на грани помешательства. Приключение затягивалось, обрастало все новыми событиями. Требовалось уходить. Собирать волю в кулак и возвращаться в свой мир.
Здесь, там и везде. Разве не подходящее название для следующих глав? Я только предлагаю. Вы не согласны со мной?
Там
Около пяти часов утра, закрытое пространство заднего двора. Уже почти светло и по-особенному тихо. Довольно большая группа людей собирается перед ограждением, заходить за которое могут только жители дома. Пришедшие кладут цветы и зажигают свечи. Софи, Карин и пятерым мужчинам достается место лишь в третьем ряду импровизированной траурной церемонии.
– Мы слышали громкий хлопок, – шепчет Софи, – однако не знали, что это тот самый выстрел. Казалось, будто лопнул надутый пакет. Мы не могли знать, что произошло.
– Кто это «мы»?
Карин находит рассказ Софи захватывающим. Она не отказалась бы услышать этот выстрел собственными ушами.
– Мартин, Борис и я. Мы встретились в этом дворе. Если бы не они, фараоны могли застрелить и меня.
Она оглядывается на мужчин, что могут подтвердить ее слова. Но за ее спиной уже нет ни Бориса, ни Мартина.
– Куда они делись? Ушли, даже не попрощавшись?
– С этим Борисом не все чисто. Я чувствовал это с самого начала. Ты видела, какие дорогие на нем туфли? – Олаф презрительно выпячивает губу. Его речи действуют всем на нервы.
– Может быть, ему надо отыскать свою машину.
– Может быть! – ядовито ухмыляется Олаф.
Этот день в Германии ознаменовался переворотом общественного мнения. Если прежде население ненавидело студентов, то сейчас люди впервые начали симпатизировать бунтарям. Группировка подкованных в теории политических провокаторов объявляет Социалистический союз немецких студентов движущей силой студенческого движения, и эта организация становится суперпопулярной.