Скоро Дин совсем скрылся из виду. Тая осталась одна на пустоши. Тогда она обратилась к изучению неба и земли — двух половинок мира, куда ее угораздило попасть. Джийя… Какая она, прародина джийан?
Тая нерешительно приподняла маску, осторожно втянула воздух. Много маслянистых, железных примесей, но легкие исправно вдыхали и выдыхали его, сердце билось ровно, мерно. Будто этот воздух был идеальным топливом для ее машины-организма… И, осмелев, Тая сняла маску совсем.
Солнце: его не было видно из-за туч, но его тепло ощущалось. Живое, смутно знакомое тепло, тело радовалсь его тихим ласкам. Даже холодный ветер, то и дело забирающийся в прорехи не до конца восстановившегося комбинезона, не обжигал чуждостью. Наоборот, от него все радостно дрожало внутри. А когда он играл с ее волосами, Тае казалось, она слышит его песню, и не просто слышит, а понимает. Это была знакомая мелодия ее первой колыбельной, колыбельной, которую близняшкам пела мама, а потом Капа.
Странно! Родина врагов должна была вселять ужас и неприятие, как нечто совсем чуждое, а вместо этого все внутри тянется к этому небу и этой земле! Слушаясь неведомого зова, Тая опустилась на колени, потом вовсе легла на теплую сухую землю.
Мягко. Приятно пахнет сухой зеленью. Ветер поет все ту же колыбельную земле, ласково перебирая ее травы, как волосы. Тая перевернулась на спину, сорвала травинку, пожевала жесткий кончик. Потом долго, нахмурясь, изучала строение метелки злака, который ее угораздило сорвать.
«Ни на одной планете не видела подобного! И все же видела. Знаю. Давно знаю…»
Сердце уже приняло правду, но разум не принимал. И Тая лежала в траве в странном забытье, то подремывая, то вновь глядя на серые клочья туч. Потом небо потемнело и будто растворило в себе облака. На небесную сцену вышли искорки-звезды, и уж тут, прочитав знакомые письмена Вселенной, поверил и разум.
— Я на Земле, — прошептала Тая и, проговорив, осознав это полностью, задрожала. Эта дрожь будто передалась миру, ветер подул порывами, застонали и затряслись сухие травинки… Над пустошью разлился новый свет, покрыл серебром головки былинок, и Тая подняла голову, ища его источник. Из-за длинного здания на горизонте выплывала Луна — тонкий, знакомый серпик-улыбка: добро пожаловать домой, сестра!
— Я на Земле, — опять прошептала Тая. А ветер снова мягко погладил щеки, подхватил единственную слезинку девушки и унес прочь — туда, в другие свои владения на новой Земле. Земле, более не принадлежащей землянам. Земле, для всей Вселенной надевшей гладкую и холодную, силиконовую маску Джийи…
Ардину опять казалось, что он спит, и этот сон не кончался. Все вокруг обрело исскуственный пластиковый вид. Знакомый мир Джийи стал миром муляжей. И Ардин порой с надеждой глядел по сторонам, ожидая, когда этот пластик начнет плавиться, обожжет его, и кошмар кончится. И он проснется от собственного крика… Но сон не кончался.
Пока Тая спала в капсуле, он загрузил фотографию в сканер своего последнего костюма, увеличил контрастность неба. «Дальше, — думал он, — придется как-то вспоминать без каталога все возможные варианты расположения звезд…» Но открывшееся на земной фотографии небо не требовало объяснений.
Небо Джийи!
Ардин больше не строил версий и гипотез, не пробовал выводить из них теории. Он повторял одно имя: Флос! Флос! Флос! Длинное строение, к которому он направился, оставив Таю, было главным заводом утилизации костюмов и капсул.
Здесь работали роботы и те неполноценные-слуги, которым можно было поручить выполнение столь важной задачи. Джийане сюда не заглядывали: из всех, последовавших за смертью Роумы встреч Ардина, эта должна была быть самой безопасной.
Завидев первого неполноценного в воротах, Ардин поманил его пальцем.
— Мне нужен Флос. Я от Роумы, — коротко сказал он. Слуга кивнул и умчался. Ардин подождал, поглядывая во внезапно ставшее чужим родное небо Джийи. Он ждал, когда этот серый пластик растает, закапает горячими слезами на костюм, и он проснется… Но небо оставалось на месте. Дул ветер, дудел в полые стебли травинок, выросших на родной и вдруг в мгновение ока ставшей чужой земле.