Есенин смолк и вдруг затосковал, как будто только сейчас сам осознал то, что написал, — весь трагизм, всю непоправимость случившегося с двумя влюблёнными.
Иннокентий Кочегаров надавил кулаками на глаза, вздохнул с хрипотцой, развернул размашистые плечи.
— Бывает, — сказал он. — Вот так бывает, знаю... Очень понятно! Сходятся характер на характер, как, скажем, в рукопашной, — никакая сила не остановит! И одному из них несдобровать. Любили же друг друга! Эх, Сергей, сын Александров, всколыхнул ты мне душу до самого дна. А ведь, кажется, безделица, полтора десятка чернильных строчек, а вот — на тебе! — человеческие судьбы, как на ладони... — Плеснул в стакан водки, выпил и прикрыл локтем лицо.
Петька Лохматый попросил вожака:
— Ты бы рассказал ему про свою Танюшу...
Иннокентий поморщился, он чуть запьянел, веки сразу отяжелели, набрякли.
— Всё в прошлом, друзья. И Танюша в прошлом. — Зорко взглянул на Есенина. — Была у меня история, давно, в юности, когда коробейником по Руси бродил. Немало повидал по сёлам красавиц, но такая повстречалась одна-единственная. Королева. Алмазную корону ей на голову — повелевай!.. Ну и поплатился я за неё: свалил соперника. Заковали руки и ноги в железо — и зашагал этапным трактом с полосатыми столбами в Сибирь... Бежал. Вернулся, а моя Таня в сырой земле: извела её женихова родня. Вот и вся история... Потом к зелёному зелью пристрастился. Дружками обзавёлся. Липнут они ко мне. — Обвёл взглядом дружков. — Вот они, мои милые.
— А чем мы плохи? — низким голосом, как будто с обидой спросил мосластый верзила с чёрной повязкой на левом глазу. — Мы своё дело знаем...
— Лихие ребята, — пояснил Иннокентий Есенину, — Каторжники. А если разобраться — несчастный люд... Ты, Есенин, за прилавок не становись. Прилавок зашибёт в тебе не только поэта — человека!.. Пиши. Учись у больших поэтов, у главных. Пушкин, Кольцов, Лермонтов, Некрасов, Надсон, Блок, Брюсов Валерий. У этого про нашего брата вот что сказано: «У нас ножики литые, гири кованые. Мы ребята удалые, практикованные...» — И строго спросил: — Есть у тебя эти книги?
— Нет, — ответил Есенин. — Но я приобрету...
— Когда-то ты приобретёшь?.. Петька! — Иннокентий сделал едва уловимый знак Лохматому.
Того как ветром подхватило. Прибежал он через полчаса и положил перед Иннокентием стопку книг, связанную бечёвкой.
Иннокентий бегло оглядел корешки книг.
— Это то, что надо. Только вот Библию зачем брал?
— Рядом с другими лежала.
— Держи, Есенин. — Иннокентий бережно положил книжную стопку ему на колени. — Читай. Не смущайся, что ворованные. Важно, что мысли в них неворованные — почерпнутые из сердца. Ну, прощай, Сергей, сын Александров. — Он встал.
Сразу, как по команде, поднялись и остальные, рослые, с небритыми лицами, в дырявых рубахах — знак вызова окружающим людям, обществу, — босяки.
Продолжил задумчиво:
— Может быть, встретимся ещё. Только — чур! — не здесь. Упаси Бог! — Дружкам велел: — Донесите ему вещи, остановите трамвай, посадите.
— До свидания, — сказал Есенин, сжимая руку Иннокентия, и улыбнулся.
2
Трамвай катил по садовым улицам. Есенин смотрел в окно. Царапали бока вагонов ветви старых, чуть запылённых лип, вязов, ясеней. Под деревьями на лавочках отдыхали в тени пожилые женщины, дети лепили из песка башенки. В одном месте на Сенной площади, неподалёку от остановки, крутил ручку старый шарманщик, а на ящике скучал облинявший зелёный попугай. Вокруг теснились ребятишки. Доносились обрывки грустной мелодии о горящем в огне Трансваале.
Есенин ласково поглаживал книги, лежащие на коленях, тепло, улыбчиво щурился, вспоминая недоумение Иннокентия: зачем его подручный взял Библию. Чудак! Есенин давно мечтал иметь Библию — свою, собственную. И вот она у него есть. Ворованная, правда, но что из этого?
Трамвай громыхал по Крымскому мосту. Скоро Валовая улица, надо пробираться к выходу. Есенин волновался всё более, по мере того как близилась конечная остановка...
В «молодцовской» было тихо и пусто, в углу в полумраке лежал на койке грузчик Василий Семёнович Тоболин, заваленный одеялами.
— Это ты, Сергей? — окликнул он Есенина хриплым, простуженным голосом. — Отец твой в лавке. Ждал тебя...
— А что с вами? — Есенин подошёл к больному.
— Захворал. Выпил холодного квасу, а сам горячий был. Вот и слёг... То в жар кидает, то дрожу весь, зуб на зуб не угадывает... — Дышал он часто, отрывисто, его душил кашель, сухой, гулкий, на лбу высыпал горошистый пот.