– Здравствуйте, Владимир, садитесь, поужинаем.
Имя и фамилию этого человека Артеменко узнал только через десять лет.
– Вы не пьете, а я рюмку себе позволю. – Он налил и выпил, подвинул гостю салатницу.
Стол не ломился от яств: салат из овощей, язык, графинчик водки и минеральная вода. Хозяин начал разговор без предисловий.
– Как вы относитесь к моему предложению? Вы знаете, о чем идет речь? Хотите ли вы помочь? И возможно ли помочь?
– Не знаю, – ответил Артеменко, – я думаю третьи сутки, решить не могу.
– Вас смущает сторона этическая или правовая?
– Не знаю.
Хозяин отложил вилку, взглянул на Артеменко внимательно, прищурился, словно прицеливаясь.
– Вы мне нравитесь. Женщина погибла, мой приятель оказался подонком. Говоря «оказался», я себя обманываю, давно знал, что он дерьмо. Но я в таком возрасте, Владимир, когда друзей не выбирают, как и не меняют коней на переправе. Девочку не вернешь, и за десять лет моего дружка не исправишь. Возмездие? Чтобы другим неповадно было? Давайте не будем переделывать человечество и решать, быть войне или ей не быть! Вопрос идет, как я понимаю, о вашей совести. Вы – член партии?
– Естественно.
– Да, на вашей работе естественно. – Хозяин вздохнул. – Проблема взаимоотношения человека с самим собой сугубо личная, помочь извне невозможно. Конечно, я могу сказать вещи, хорошо вам известные. Ваш лидер награждает сам себя и, видимо, спит спокойно. Как ведут себя его дочь и зять, вы тоже знаете. Я могу привести вам примеры, десятки, сотни примеров безнравственности и откровенной уголовщины среди лиц неприкасаемых. Вы возразите: мол, пусть так, они такие, а я иной. Вы правы, Володя, абсолютно правы. Чем я могу вам помочь? – развел он руками. – Вы отлично понимаете: соверши аварию кто-либо из неприкасаемых, у вас и материала в сейфе не было бы. И ваш прокурор, мужественный фронтовик и честнейший человек, о данном факте просто бы ничего не знал. Мой приятель, эта обезьяна в человеческом обличье, не виноват, что служит у личности относительно беспомощной. Я делаю, что могу. Если вы откажетесь, претензий никаких, угроз тем более, за деньгами заедут, и мы с вами никогда не встречались.
Хозяин выпил еще рюмку и стал аппетитно, неторопливо закусывать. Артеменко пил минеральную воду, что-то жевал, но вкуса еды не ощущал. В голове лишь гулкая пустота, обрывки не связанных между собой мыслей. Он отлично понимал: его покупают и вербуют, но раньше ему казалось, что делается это как-то совсем иначе, более цинично, прямолинейно и жестоко.
Человек, сидящий напротив, говорил правду – все так и есть, существуют неприкасаемые. Он, Артеменко, выявляет, доказывает вину только тех, кого ему разрешают отдавать под суд. Развенчали и заклеймили культ личности… Почему-то вспомнились горы гниющей на полях целины пшеницы. Волюнтаризм тоже заклеймили. А что сегодня? Дождутся, когда умрет, выявят недостатки и дружно осудят, кольцо вновь замкнется. А он, Артеменко, будет служить, как служил, голосовать, соглашаться и поддерживать, возмущаться прошлым и восхищаться настоящим.
Он не заметил, как подали шашлык. С трудом прожевав кусок, налил себе в рюмку водки.
– Кофе, пожалуйста, – сказал хозяин официанту. – Вы мне нравитесь, Володя. Не люблю болтунов и людей, принимающих решения быстро. Скоро соглашаться – легко отказаться. Если вы решите служить у меня, официальное место работы придется сменить. Согласитесь: располагать деньгами и жить в коммуналке не имеет смысла. Место я вам подберу, повод для ухода из прокуратуры – состояние здоровья. Был бы человек, а болезнь у него врачи найдут, я позабочусь.
Артеменко вывел подследственного из-под прямого удара. Передопросив свидетелей, он одни документы фальсифицировал, другие уничтожил. И друг хозяина получил три года условно. Врач, с косящими, как у одного булгаковского персонажа, от постоянного вранья глазами, обнаружил у Артеменко какое-то заболевание, объяснил симптомы, научил, на что следует жаловаться, и вскоре он из прокуратуры уволился и стал заместителем директора дома отдыха.
Год Артеменко не беспокоили, помогая анонимными звонками со вступлением в кооператив, с покупкой машины, организацией быта. Затем в доме отдыха появился Пискунов, тот самый спасенный им от тюрьмы выпивоха-автолюбитель. Борис Юрьевич, так звали этого деятеля, передал Артеменко поклон от общих знакомых и просьбу отвезти в Ригу черный увесистый кейс. Так началась его служба в подпольном синдикате, размах деятельности которого Артеменко не представлял. И сегодня, спустя более чем двадцать лет, он знал об этой корпорации только в общих чертах, что спекулируют валютой, квартирами, машинами. Но какие суммы оседают в руках хозяина, сколько людей на него работает, кто и сколько получает, Артеменко не знал. Его это вполне устраивало: опыт прежней работы подсказывал, что чем меньше контактов и информации, тем меньше риск, а в случае провала – короче срок.
Хозяина звали Юрий Петрович. Сегодня он пенсионер, а где работал раньше – не говорит. А Артеменко и не интересуется. И эта его манера никогда ничего не спрашивать, брать деньги и не торговаться, крайне импонировала Юрию Петровичу. Он приехал в дом отдыха год назад и сказал:
– Володя, все меняется, надо и нам перестраиваться, иначе посадят. Уже арестовали две группы, выхода они на меня не имеют, но треть «империи», – он криво улыбнулся по-старчески бескровными губами, – я потерял.
– А может, самораспуститься? – спросил Артеменко. – Мне лично денег до конца жизни хватит.
– Деньги, Володя, лишь бумажки. Я без дела и власти жить не могу, помру.
– А так помрем в тюрьме, в одной камере.
– Чушь! Ничего ваш новый не сделает. Молодой идеалист. За его спиной такая гора лжи нагромождена, что ею вера у людей захоронена. Человек без веры жить не может, не жизнь это, а жалкое прозябание. По моим подсчетам, новые начинания, по вашей терминологии, среднее звено похоронит. Если у человека головной мозг команду дает, а в спинном блок, то ноги не двигаются.
– Блок можно убрать.
– А где взять людей? Из миски похлебку выплеснуть, да из того же котла свежую налить? Чиновники пригрелись, работать не хотят, да и не умеют.
– На нас умельцы найдутся.
– Возможно. А что делать? Ну, уйдем мы с тобой в стоpону. Думаешь, все наши вpаз успокоятся? Никогда. Будут пpодолжать, сядут и заговоpят. А без меня они очень быстpо сядут.
– А что делать?
– Надо бы двух, лучше тpех, убpать, похоpонить, чтобы на нас не могли выйти.
– Я на убийство не пойду.
– А куда ты денешься, Володя?
Разговоp на этом пpеpвался, но Аpтеменко знал: шеф никогда ничего не говоpит пpосто так, надо ждать пpодолжения. Он начал думать, и ничего толкового пока в голову не приходило.
В принципе Петрович прав: новая волна сметает такие тяжелые фигуры подпольного бизнеса, что об их «синдикате» и говорить не приходится – его просто слизнут и не то что в «Известиях», в «Вечерке» упомянуть не удосужатся.
В последнее время Артеменко покупал множество центральных газет, читал и радовался, когда находил статью с очередным разоблачением или фельетон о «подпольщиках». Ему бы следовало испугаться, а он восторгался, смаковал подробности, и чем выше пост занимал «герой», тем больше Артеменко получал удовольствия. Ведь министры, замы – взяточники и воры – самим фактом существования реабилитировали Артеменко в собственных глазах. Раньше, защищаясь, пытаясь спрятаться от самого себя, он создал такую конструкцию: «Отца моего ни за что ни про что арестовали, посмертно реабилитировали, так это лишь бумажка. Хорошо, я стерпел, встал под новые знамена. И что? Я верил, голосовал, поддерживал, шагал в ногу со всеми. Оказалось, что подняли не то знамя, и в ногу я маршировал не в ту сторону. Снова заиграли марши и начали бить барабаны. Я не так уж ретиво, но зашагал. Сколько можно верить? Возможно, я человек слабый: вышел из колонны, начал думать о благе личном, нарушать закон, «тянуть одеяло на себя». Ну, слаб человек, а искушение велико. Так мне высокое звание Героя и не присваивают, на ордена я сам не претендую, и вообще, если от многого взять немножко, то это не кража…»