— Я их под «Кузницей» нашел, — выдавил он. — В старом коллекторе, заваленном, он с середины 60-х не эксплуатируется… И там метановые ловушки есть… ну, где газ собирается, он откуда-то из глубины прет. Так вот они в одну такую и забрели. И какой-то придурок, видно, зажигалку запалил… Я не знаю точно, может, спичку чиркнул… Ну, и рвануло. Концентрация небольшая, никого не поубивало, так только… пыхнуло слегка, пораскидало в стороны, оглушило, обожгло немного… Они, конечно, фонари свои растеряли, придурки. Бродили там в полной темноте, выли от страха… Ну, и все, в принципе. Я их собрал кое-как, выкинул на Вернадского за котельной…
Леший опять замолчал.
— Да, там был один, борзой такой… Думаю, это он чиркал, он и больше всех орал. Ну, так я ему рог вправил слегонца… Наверное, Поликарпов — это он и был…
Евсеев кивнул, спрятал жалобу обратно в папку.
— Выходит, ты их спас? А они на тебя жалуются?
— Ну, спас не спас… Может, и сами бы выбрались, хотя вряд ли… Знаешь, скольких мне вытаскивать приходилось? Только благодарностей никто не писал. Материли, кусались, драться бросались — это часто бывало…
— Да-а-а… Ни благодарности, ни справедливости, — сочувственно кивнул Евсеев. — А ты сам-то, Алексей — что ты там делал?
Леший перестал смотреть в пол и уставился в окно.
— Ну. Так, гулял…
— Один?
— А с кем? Я же выходной был…
— И дежурного не предупредил? И никакой записи в журнале внеплановых спусков не оставил? И рапорт о происшествии не написал?
Майор Евсеев изобразил крайнее изумление и даже руками развел.
— Не могу поверить.
— Ну. А чего предупреждать? Я ж не предупреждаю, когда в свободный день по Тверской прогуливаюсь…
— А когда ты последний раз по Тверской прогуливался?
Леший задумался.
— Давно.
И добавил:
— Уже и не вспомню.
Любой из начальников, сидевших в этом кабинете — и полковник Еременко, и подполковник Шахов, и полковник Кормухин, — короче, все, в этот момент стали бы орать, брызгать слюной и ругаться, в том числе матерными словами: «Ты что здесь придурка, Ваньку-сироту разыгрываешь, твою мать?! Ты в городе, как нормальные люди, никогда и не гуляешь, мать-перемать туда и обратно! Ты норовишь под землю забиться, как раньше, с этими долбаками! Только теперь ты не диггер-одиночка, а офицер подземной безопасности, командир специального взвода, твою мать! Особо секретного, между прочим! Кстати, и за секретность, и за особые условия тебе надбавки идут и льготная выслуга! А подземелья — это твоя зона ответственности, место службы, а не прогулок! Поэтому спуски можно проводить только в соответствии с Инструкцией к приказу 0071! А лезть каждый раз, как в жопе зачешется, ты права не имеешь! По Садовому кольцу пиз…й, пожалуйста, куда хочешь, или по Малой Дмитровке — это действительно твое личное дело! Ты понял, мать-перемать?!»
Но Евсеев не стал ни орать, ни материться. Он себя уважал и втайне немного собой гордился. Ему нравилось, что именно «под него» объединили линии обеспечения безопасности на ракетных полигонах, подземных объектах Москвы и работы с иностранцами, создав укрупненный отдел на правах самостоятельного Управления с приданным спецвзводом «Туннель». Нравилось, что его знает сам Директор, который лично отписывает документы ему — одному из сотен майоров, минуя своих замов-генералов, полковников — начальников управлений, и их заместителей — подполковников. Нравилось, что всего этого он добился сам, своим трудом и способностями. Ему нравилось, что он — руководитель новой формации, который не хамит подчиненным, не орет на них и не унижает человеческое достоинство. Одним словом, ведет себя так, как должен вести образцовый начальник — офицер государственной безопасности. Еще давным-давно, сотрясаясь от истерических криков в кабинете полковника Кормухина, он дал себе зарок никогда не кричать на своих подчиненных — если, конечно, таковые у него когда-нибудь появятся. И слово свое держит.
Диапазон тона — от доброжелательного до сурового, но без истерик. И без фамильярности, ясное дело. Внимание, корректность, чуточку иронии, безупречные логические конструкции — вот такой примерно портрет идеального начальника внедрял в жизнь майор Евсеев.
Но на деле это было нелегко.
Черт. Это было, как бы сказать, не матерясь? Очень нелегко.
Вот и сейчас создавалось впечатление, что Синцов, по каким-то загадочным подсознательным причинам, нарочно провоцирует его перечеркнуть облик руководителя новой формации и перейти на апробированный поколениями советских и постсоветских начальников язык матерных разносов, который поколения подчиненных почему-то наиболее хорошо понимают. Ведь он откровенно строит из себя дурака. А может, он и есть дурак? Но нет, по этому пути правильный руководитель не пойдет.