Но ничего подобного. Хелен только прильнула еще плотнее, затем, следуя его примеру, робко коснулась его языка своим, и тут Рафферти понял, что готов взорваться от неистовой страсти.
Толкнул прокуроршу на простыни и накрыл собой, наплевав на здравый смысл. Под слоями пушистых белых покрывал ощутил хрупкую плоть, нежную, мягкую и трепещущую, и невыносимо захотелось отбросить в сторону одеяло, а затем сорвать с Хелен одежду. Затеряться в стройном теле и восхитительном рте. «Надоело думать о последствиях, у меня, черт побери, осталось только двадцать четыре часа». Рафферти жаждал эту женщину, именно эту, с такой силой, что всего трясло. И она тоже дрожала и тоже от страстного желания. Поэтому не существовало никаких причин размыкать ее руки на своей шее, отрывать от себя тонкие пальчики, прерывать поцелуй и отстраняться, но Рафферти все же отодвинулся. Хелен уставилась на него широко раскрытыми от возмущения, неудовлетворенного желания и разочарования глазищами.
– Ты так же хорошо, как и я, понимаешь, что это плохая идея, – произнес Джеймс, поражаясь потрясению в собственном голосе.
Ни один из них не шевельнулся. Хелен так и лежала в центре постели, под мягкой хлопковой рубашкой вздымалась и опадала грудь. Джеймс тоже не поднялся с кровати, хотя твердо знал, что должен. Очевидно, какая-то мазохистская часть души заставила остаться так близко от желанной женщины, чтобы продемонстрировать умение владеть собой.
– Почему? – наконец прошептала Хелен, одновременно бессильно и смело.
– Потому что завтра утром меня здесь не будет. Не хочу уезжать, но в этом деле у меня нет права голоса. А ты останешься одна, мучаясь вопросом, не совершила ли дурацкую ошибку, и, что еще хуже, начнешь ненавидеть себя.
– Нет, не начну.
Она медленно села и снова, черт возьми, оказалась почти вплотную к нему.
– Разве ты не знаешь, что люди гораздо сильнее сожалеют о том, чего не сделали, чем о том, что совершили?
– Хелен, ты не для одноразового перепиха. Ты из тех женщин, которые достойны верности, нежности и надежного будущего. Я же не смогу дать тебе вообще ничего.
Печальная улыбка, изогнувшая бледные губы, едва не уничтожила Джеймса.
– Почему это я тебя уговариваю? – лукаво спросила упрямица. – Разве не должно быть наоборот?
Рафферти заставил себя прикоснуться к ней только для того, чтобы доказать, что в состоянии держать себя в руках, обхватил ладонями милое лицо и посмотрел на соблазнительницу сверху вниз.
– Леди, я разобью вам сердце.
– Мое сердце, Рафферти? Или волнуешься за свое собственное? – спросила Хелен, смешинка в глазах сочеталась со слабым отблеском тревоги.
И тут Джеймс содрогнулся. Он мог бы полюбить эту женщину. Эту невозможную, застенчивую, жесткую, смелую женщину. Мысль пугала до чертиков. До сих пор он равнодушно относился к исчезновениям, когда приходило время, просто потому что никого не оставлял за спиной. Если позволить себе заботиться о Хелен, полюбить ее, а затем поневоле покинуть, то он просто погубит себя. С таким же успехом можно приставить пистолет к виску.
– У меня нет сердца, Хелен, – погладил он нежные щеки большими пальцами. – Нечего разбивать.
– Докажи.
И сама поцеловала его, прижимаясь губами, настойчиво, глубоко. Рафферти понимал, что должен отстраниться, но не мог. Сладость ее рта была более эротичной, чем все, что когда-либо придумывала профессионалка Латур Кристал, и Джеймс, застонав от отчаяния, скользнул ладонями по податливым плечам, рукам и бокам, сильнее прижимая искусительницу к себе.
Хелен принялась расстегивать его рубашку неуклюжими, дрожащими и чудесными пальчиками, поглаживая и лаская кожу. Потом увлекла за собой на кровать. Рафферти решил, что сыт по горло ролью джентльмена. Может, она и не настолько неопытна, как он вообразил. Есть только один безошибочный способ это узнать.
Джеймс перехватил шаловливую ручонку, скользящую вокруг его талии, и потянул вниз к ширинке, где маленькие пуговки едва не лопались в ожидании робких касаний. Держал там ее пальцы, даже когда Хелен попыталась вырваться, и понял, что не обманулся.
Моментально отпустил ее, отпрянул, поднялся с постели и отошел в дальний конец комнаты. Рубашка оказалась расстегнутой, дыханье сбилось, все тело сотрясалось. Черт бы побрал и ее саму, и эти невинные глаза со сладкими устами.
– Трус, – нежно прошептала Хелен.
Это стало последней каплей. Единственное, в чем никто и никогда не вздумал бы упрекнуть Джеймса Шеридана Рафферти – это в малодушии. Он начал было застегивать рубашку, потом бросил это занятие и вытащил смятую пачку чудом сохранившихся сигарет.