— Что с ней?
— Видать, о муже узнала.
— Война вроде бы кончается, а похоронные все идут и идут…
Варя поспешно вытерла платочком слезы, взяла Арину Федоровну под руку, и они подошли к лотку, где по талонам отпускали делегатам всякую мелочь: женщинам — косынки, чулки, лифчики, пудру; мужчинам — папиросы, носки, расчески. Вдруг чей-то мужской голос крикнул:
— Бабоньки, у кого мужик имеется?
Все, кто сгрудился у прилавка, изумленно посмотрели в сторону шахтера в полувоенной одежде.
— Да неужто ни в одной мужика нету?!
— Чего спрашиваешь, — сердито отозвалась молодая женщина с темными от угольной пыли ресницами, — будто не знаешь, где они, наши мужики: на войне да в сырой земле.
Шахтер смущенно заулыбался:
— Вы не обижайтесь. Я просто спросил. Ежели есть которые с мужьями, мог бы талончиком обменяться. Сам я некурящий, папиросы мне ни к чему, а бабе моей, вот этот, как его черта, — показал он на лифчик.
— Хорош муженек, нечего сказать… Лифчика название забыл. — Весело пересмеиваясь, загалдели вокруг.
— Не забыл я, только теперь у него какое-то чудное название — бюст… бис, — старался он вспомнить, досадливо махнул рукой и поднял над головой талон, — так с кем поменяться?
Охотников не нашлось. Шахтер протянул талон продавщице.
— Давай, что дашь.
И принялся запихивать в карманы папиросы, туалетное мыло, носовые платки, расческу — все, что продавщица совала ему в руки.
Варя взяла цветную косынку, чулки, гребешок и задумалась: что бы еще взять?
— Зеркальце возьми, — подсказала ей Арина Федоровна.
— А у меня еще то целое, что в нашем магазине купила. — Варя вдруг вспомнила о Гаврике и потребовала пудру и губную помаду. Зеркальце, похожее на блокнотик, Арина Федоровна в свое время подарила Татьяне. Вспомнив об этом, она сразу догадалась, кого ей здесь не хватает, кого все время хотела видеть. Отобрала пудреницу и флакончик духов «Сирень». Хотела было взять гребешок, но вспомнила, что он у Татьяны есть, и добавила к покупкам пару дамских платочков с розовой каемкой.
Пока мать заворачивала покупку в газету и укладывала в авоську, Варя думала: «Для кого она все это накупила? Неужели подарок Татьяне Григорьевне?..»
Но не спросила, и Арина Федоровна ничего ей не сказала.
Прозвучал звонок, и они пошли в зал.
Вначале было решено проводить слет два дня, но с мест запротестовали: мыслимо ли в такое время, когда каждый час, как никогда, дорог, столько заседать? И проголосовали закончить слет в тот же день.
Делегатки разъезжались поздно. На этот раз Арина Федоровна отказалась садиться в кабину. Вечер выдался на редкость тихий, теплый, и никто не стал возражать. Ее место в кабине занял Шугай. Он даже обрадовался: настроение у Николая Архиповича после выступления на слете Королевой было явно испорченным.
Когда приехали на шахту, Сергей передал матери сверток с покупками и, сославшись на срочное дело, пошел на шахту.
Арина Федоровна долго не решалась развернуть сверток сына. Но потом все же не выдержала. В свертке было — два носовых платочка с розовой каемкой, духи «Сирень», пудра, черненьким горошком косынка. Ясно, что косынка предназначалась ей, Арине Федоровне. И подумав, догадалась, кому было куплено все остальное. Вспомнила, как шахтер в полувоенном пытался обменять свой талон, и удивилась: как же это удалось сделать Сергею? И, довольная, только улыбнулась. Завернула покупку сына, чувствуя к ней непонятную нежность, снесла в его комнату, а свою спрятала у себя под подушкой.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Выдавали лошадей на-гора. Девчата-коногоны чистили их щетками, вытирали мокрой тряпкой копыта. Кто-то принес кусок красной материи, нарвали ее узкими лентами и каждой лошади вплели в гриву по банту. Казалось, наряжали их для свадебного поезда.
Лошади, покорно повинуясь воле людей, настороженно следили увеличенными блестящими глазами за происходящим.
Вскоре пришел Шугай и с ним старый коногон Егорыч. В руке у него был всем уже знакомый кнут. Короткое кнутовище было аккуратно переплетено сыромятной кожей на переломе, и от этого оно стало еще наряднее. Егорыч, гордый оказанной ему честью снаряжать лошадей на-гора, держал себя с достоинством, даже немного важничал. Медленно обходил каждую, зорко присматривался, сильно щуря старческие глаза, говорил:
— Справные кони, вроде б довольные, — говорил он, — нигде ни ссадин, ни насечки, будто по ним и кнут не ходил.