Выйдя за шахтные ворота, он зашагал своей обычной дорогой через сквер. Шел не спеша. То, что его сегодняшняя работа понравилась Чепурному и все члены бригады тепло поздравляли его, затем приятная встреча с Ларисой — все это было похоже на праздник. Дмитрий шел по скверу, лепил на ходу снежки и бросал ими в знакомых ребятишек. Завязалась настоящая баталия. Дети дружно атаковали Полеводу, и ему пришлось туго. Снежки летели со всех сторон. И он вынужден был спасаться бегством, чем привел мальчишек в неописуемый восторг.
Шло время. Полевода привык к работе в забое. Его уже не страшили непредвиденные неполадки, он справлялся с ними без посторонней помощи. От Кубаря, Прудника и других ребят не отставал, но Кавуна и Горбаня еще ни разу не опередил. Вначале Дмитрий горел желанием во что бы то ни стало хотя бы догнать их, но вскоре убедился, что усилия его напрасны: Захара силой не возьмешь.
Хотя работа Дмитрию нравилась, но временами он ощущал какую-то неудовлетворенность, будто что-то очень нужное одолжили у него, обещали скоро вернуть и не возвращают. Он никак не мог понять причины этой неудовлетворенности.
Однажды к Полеводам зашел Евсей Петрович Киреев. И хотя он был частым гостем в их доме, сегодняшний визит его удивил хозяев. Обычно Киреев навещал своих соседей в выходной день под вечер. К этому Елизавета Павловна и Дмитрий давно привыкли и всегда были рады старику. Перед тем как войти в дом, Евсей Петрович по обыкновению долго топтался сначала на гулком деревянном порожке, а затем уже в сенях старательно очищал сапоги или валенки. Этим он словно оповещал о своем приходе и терпеливо дожидался, пока выйдет хозяйка дома и скажет: «Хватит вам, Евсей Петрович, заходите уж». Только тогда он, откашлявшись, переступал порог и громко произносил: «Всему дому мое здравьечко!»
На этот раз Евсей Петрович пришел не с обычным визитом. В его поблескивающих, будто помолодевших глазах Елизавета Павловна сразу приметила что-то новое, необычное.
— Вижу, с доброй новостью пришел, Евсей Петрович, — усадив гостя за стол и наливая в стакан крепкий чай, сказала она.
— Разгадала, — признался старик. — Верно, новость имеется. — Он отхлебнул чай из блюдца, которое удерживал на растопыренных узловатых пальцах, затем бережно опустил блюдце на стол и с гордостью сказал: — На работу меня устроили. Вот какое, значит, дело.
Елизавета Павловна удивленно посмотрела на него: не выпил ли старик? Ведь три года тому Евсей Петрович ушел на заслуженную пенсию. Какая тут может быть работа?
Из своей комнаты вышел Дмитрий.
— Ты, выходит, дома, сынок, — приветливо улыбнулся Евсей Петрович, — а я думал, в шахте.
— С ночной я, дядя Евсей. О какой вы тут работе говорите?
— О моей, ясное дело, — охотно ответил старик и опять отхлебнул из блюдца. — Вот уже третий день, как занял свой пост, а вам никому и невдомек.
— Видать, пост не генеральский, раз никто не заметил, — усмехнулась Елизавета Павловна, решив, что Киреич все же малость выпил.
— А ты не смейся, — строго и обидчиво покосился на нее Евсей Петрович, — генеральский там или еще какой, не в том суть. В шахту просился — нет, говорят, туда тебе, дед Кирей, дорога закрыта. На поверхности опять же места не оказалось. А тут, как на мое счастье, мальцы сцену в нашем Дворце обокрали… — усмехнулся старик. — Правда, и покража невелика: гармошку взяли, только и всего. То-то соловьи-разбойнички… — Он рассмеялся и внезапно закашлялся, согнулся, обхватив голову руками, и долго не мог успокоиться. Глаза его налились слезой, веки покраснели и еще больше набрякли. Он отхлебнул несколько глотков теплого чаю, немного успокоился и продолжал: — Узнал я об этой краже — и к директору. Где ж, говорю, сторож был, что не уследил? А он мне со смешком: зачем нам сторож? К коммунизму путь держим. А я ему: к коммунизму иди, не ленись, а назад нет-нет да и оглянись. Не все чистое плетется за нами. Сегодня гармошку унесли, а там и до духового инструмента доберутся, пианино уволокут. Вот и придется тебе, говорю, товарищ директор, без музыки наших шахтеров в коммунизм сопровождать. Попервах рассмеялся, а потом серьезно спрашивает: а пошел бы ты в сторожа, Киреич? С превеликим даже удовольствием, отвечаю, все равно живу без всякого интереса. А на трубе дуть насточертело, только мирную птицу пугаю. Ладно, говорит, приходи завтра. Пришел, а он мне сразу берданку в руки, улыбается. Я его и без слов, конечно, понял и, как положено в таком разе, отрапортовал: служу трудовому народу!.. — старику хотелось засмеяться, но он только улыбнулся, боясь вызвать кашель.