— Только вначале обругает. Так?
Костя осуждающе взглянул на Полеводу и заулыбался.
— Бывает, конечно… — согласился он и задумался. — Но в последнее время что-то за ним такого грешка не наблюдается. Ты заметил, Митяй?
— Это, наверно, после того, как крепильщик Карпухин снял с него «стружку», — усмехнулся Полевода.
— Может быть, — согласился Кубарь. — А все же Карпухину не стал мстить. Некоторые говорили: угробит, под расчет подведет старика. А вышло по-другому. Когда Завгородний разобрался, в чем дело, оказалось, что Карпухин совсем не виноват. — И добавил тихо: — Говорят, Евгений Иванович извинения просил у старика. Пришел прямо в штрек, где крепил Карпухин, и сказал: «Прости, батя, что нагрубил». Вот какой он человек! — восхитился Костя. — Скажешь, нет?
— Человек, человек… — рассеянно повторил Полевода и сказал: — Заходи в клеть, опаздываем.
В лаве Чепурной сказал Полеводе:
— Занимай верхний уступ. Теперь он твой. Оттуда лучше «наблюдать».
И Дмитрий догадался по голосу, что Викентий улыбается. «Лучше наблюдать»? За кем наблюдать, если в лаве полумрак и каждый в своем забое, точно в норе, никто никого не видит. Только когда выключишь воздух, можно услышать обгоняющий друг друга остервенелый бой молотков. Но оказалось, что даже в таких условиях можно наблюдать за жизнью всей лавы. Когда забойщики приступили к работе, Чепурной подвинулся ближе к Полеводе, сказал:
— Вот наблюдай: слышишь, как глухо басит самый дальний? Это молоток Кавуна. Силища у него — дай боже!.. Захар загоняет пики так глубоко в уголь, что даже звук уходит в пласт. А вот Прудник: слышишь, как стреляет у него отбойный?.. Точь-в-точь автомат или самоходный велосипед. А у этого тоже басит, но уже не так, как у Захара. Будто сразу несколько дятлов вразнобой долбят кору. О, Горбань — настоящий мастер! — одобрительно протянул Чепурной.
Оказывается, слово «наблюдать» было сказано бригадиром не случайно. Отсюда, с верхнего уступа, по звукам отбойных молотков, по шороху уносившегося вниз угля и скользящим беспокойным световым бликам аккумуляторов можно было видеть работу всей лавы и каждого забойщика в отдельности. Полевода был благодарен бригадиру за науку. Но ему все же было непонятно, почему только с верхнего уступа можно наблюдать за работой бригады. А разве из среднего или самого последнего, нижнего, нельзя? Ведь работа молотков отчетливо слышна из любого уступа. Правда, ему ни разу не приходилось рубать в самом верхнем. Возможно, это и был наиболее выгодный «наблюдательный пункт» для бригадира.
Чепурной спустился в свой уступ, соседний с уступом Полеводы. Дмитрий внимательно осмотрел рабочее место. Ничего особенного: как и во всех других забоях, гладкая, похожая на грифельную доску, вспотевшая кровля, такая же шелушащаяся сланцевая почва. И пласт тот же — мощностью восемьдесят пять сантиметров. Не выпрямишься, как хочется. Приходится работать, ползая на коленях или на боку, упираясь ногами о деревянную стойку. Не закрепишь ее как следует — будешь собирать косточки в самом низу, в коренном штреке. А до него ни мало ни много — двести метров…
Осветив угольный пласт аккумулятором, Полевода обратил внимание на холодный, суровый блеск угля. Включив молоток, принялся рубать и сразу же почувствовал — уголь здесь необычайной крепости. Теперь Полеводе было ясно: Чепурной просто никому не хотел уступать верхний уступ, боялся: одним он окажется не под силу, а другие, такие как Кавун, начнут роптать и требовать за работу в трудном забое особой платы.
«Неправильно делал Чепурной, — думал Полевода, — в лаве трудности должны делиться поровну».
После смены всей бригадой шли к рудничному двору.
— Завтра дашь мне третий уступ, бригадир, — потребовал Кавун. — Я там пять «стружек» сниму. А то Прудник в нем только стрекочет, а толку никакого. Учти мою заявку, иначе с планом можем завалиться, — и зашагал, обгоняя передних.
Полевода шел, думал: «Может быть, собрать всех и посоветоваться: такое дело, хлопцы, у нас не должно быть сынков и пасынков… А впрочем, я сделаю так, как считаю нужным. В конце концов это право бригадира…»
В нарядной Полеводу встретил Колокольников. Он пожал ему руку, поздравил с повышением.
Только сейчас Дмитрий хорошенько разглядел секретаря: ему было лет двадцать восемь. Глубокие, задумчивые, с синеватым отливом глаза смотрели серьезно.
— Через недельку заслушаем вас на комитете, — сказал Колокольников. — По-моему, пора уже ставить вопрос о присвоении вашей бригаде звания коммунистической.