Долго ли он рубал уголь или нет, Захар не знал. А потом вдруг почувствовал, что его сердце словно увеличилось до огромных размеров, бьется медленными и тяжелыми толчками.
Он решил отдохнуть. Освободив шланг от молотка, глубоко вдохнул свежую струю. Выдохнул, снова вдохнул, опять выдохнул и только тогда смог перевести дыхание. Перед тем как взять молоток, прислушался: кап, кап, кап!..
Где-то рядом капала вода, эти звуки острой болью отдавались в ушах. Никакого другого шума слух его не улавливал. «Что же они там, наверху? — в отчаянии подумал Захар. — Неужели еще не знают, что привалило?..» Могли и не знать. Обвал случился незадолго до пересменки, и в штреке, должно быть, еще никого не было. Капель становилась все громче, все нестерпимее, и он, чтобы не слышать ее ударов, снова взялся за молоток. Но и грохот отбойного вскоре стал невыносимым. Казалось, голова вот-вот разорвется на части. Захар то и дело выключал воздух и жадно припадал ртом к свежей струе. И тут снова начинало долбить по темени.
Кап! Кап! Кап!..
Вконец выведенный из себя, он стал ощупывать кровлю. Надо же было прекратить невыносимую пытку! Пальцы его скользили по влажной и гладкой, как асфальт, поверхности. Капель не прекращалась. Но вот он нащупал тонкую щель, провел по ней пальцем. Извиваясь, щель привела его руку к обвалившейся породе. Он задержал палец на срезе кровли. В завале наступила могильная тишина. Захар почувствовал, как юркая холодная струя, извиваясь, торопливо сбежала по руке на грудь. Слегка изогнув руку так, чтобы образовался небольшой желобок на изгибе локтя, Кавун припал к нему запекшимися губами. Через несколько секунд отнял онемевшую руку от кровли и опять услышал: кап! кап! кап!..
Захар нащупал молоток, включил, и он снова судорожно затрясся в руках. Брешь, пробитая в породе, была не более полуметра в глубину и почти столько же в ширину. Сколько же метров ему надо еще пробить, чтобы добраться до штрека? Пять… десять?.. Неизвестно. К тому же он не был уверен, правильно ли избрал направление.
Страх и растерянность сковали на мгновение Захара. Он невольно вспомнил слова Прудника: одному можно только умереть, одному жить нельзя… Он чуть было не выронил молоток, но овладел собой и с новой силой принялся долбить породу. Он знал: если поддаться страху, тогда — конец. Что бы там ни было, но он выберется из этого мешка, его обязательно откопают!
Вскоре Захар почувствовал, что мускулы на руках сводит, дрожат затекшие в неудобном положении ноги. Он выключил молоток, судорожно глотнул спасательную струю воздуха. Лицо и грудь обдало освежающим ветром. Отдышавшись, поджал колени и устало опустил голову на скрещенные руки. Почувствовал, что страшно проголодался. Он, как и всегда, не прихватил с собой ничего съестного. Большая часть горняков, особенно те, которые не один год проработали под землей, никогда не спускались в шахту без «тормозка». И Захару было чудно: когда они успевают есть? У него не оставалось для этого ни минуты времени. И вот сейчас он впервые пожалел, что не прихватил «тормозок». Впрочем, не только об этом он мог теперь пожалеть: мыслимое ли дело гнать «печь» без леса. Он даже второпях оставил в штреке топор и ломик. «Нет, ломик, сдается, прихватил», — мелькнуло в голове. Не успел он подумать об этом, как до его слуха донесся сухой треск и вслед за ним глухой, похожий на падение мешка с песком звук. И сразу же свежая струя воздуха из шланга заметно поубавилась. Сомнений быть не могло: где-то снова обрушилась порода и зажала шланг. Теперь отбойный молоток был ни к чему. И Захар пополз обратно в забой за ломиком. Он не был уверен, найдет ли его там. Возможно, и в самом деле вместе с топором оставил в штреке. А в голове не переставало гудеть: «Вот теперь все!»
…Полеводу сменил Горбань. Выключив отбойный, они на минуту замерли, прислушались. Кавун не подавал никаких признаков жизни. Ни слова не говоря, Горбань принялся за работу, Дмитрий пополз в штрек. Забойщики вместе с горноспасателями работали уже шесть часов, время от времени сменяя один другого. Пробивались сквозь обрушившуюся породу вдоль шланга, в первую очередь освобождая его, чтобы дать пострадавшему воздух.
Когда Дмитрий спустился в штрек, его тесным кольцом окружили забойщики. Глаза всех тревожно спрашивали: «Ну, что там?..» Вытирая вспотевшее лицо рукой, Дмитрий сел на обаполы, привезенные лесогонами для Кавуна, устало опустил голову. Все молчали, тишину нарушал лишь глухой стук отбойного молотка.
— Скажи, как далеко пробился, — проговорил Костя, думая о Захаре.
— Уголек мягкий, это тебе не порода, — как бы оправдывая Кавуна, сказал горный мастер. Он то появлялся в штреке, то снова исчезал. Маленькие, глубоко спрятанные глаза Бабаеда тревожно поблескивали и ни на кого не смотрели. Он готов был обвинить в случившемся всех, но только не себя. Да, собственно, какая его вина?