Не судить же его в конце концов, за то, что Кавун не крепил забой, хотя леса было достаточно. Вот он, пожалуйста, нетронутый лежит в штреке. И все же, когда Бабаед ушел, у кого-то вырвалось:
— Вот гад, угробил парня. Судить его за это надо.
— От суда Кошке не уйти, — подтвердил другой голос.
Теперь Кавуну сочувствовали. Если разобраться, не так уж он плох. Правда, жадничал и работал на износ, чтоб побольше выгнать и жить лучше, заметнее других. Но ведь добивался своего трудом, не то что Бабаед…
Когда заговорили о трудолюбии Кавуна, Антон Голобородько включился в разговор:
— Мне приходилось на пару с Захаром работать в гезенках. Красота забойщик! Ну и на деньги был жадный…
— Почему «был»? — сердито оборвал его Кубарь. — Чего каркаешь…
Но Костю никто не поддержал. Был бы Кавун жив, давно дал о себе знать: постучал бы или голос подал. Значит — конец.
В нише показалась голова Горбаня. Тяжело дыша, он с трудом выговорил:
— Давайте-ка помогите… Кажется, жив еще…
Ирина и Дмитрий приехали на вокзал за несколько минут до отхода поезда. Дмитрию очень хотелось, чтоб они опоздали. За те короткие дни, которые пробыла Ирина дома, они даже толком не успели поговорить. Несчастье с Захаром все испортило.
Дмитрий обнял Ирину за плечи и крепко прижал к себе.
— Не забудешь?
Она взглянула на него преданными, сияющими от счастья глазами. Они красноречивее слов говорили: никогда!
— И писать будешь?
Глаза утвердительно ответили: часто, каждый день!
…Поезд давно уже скрылся за далеким поворотом, даже дымок растаял в чистом высоком небе, а Дмитрий все не уходил.
— Товарищ, вы не скажете, как на шахту «Юнком» добраться? — вдруг услышал он женский голос.
Шагах в пяти от него стояла чернобровая молодая женщина, держа за руку мальчугана лет пяти. Из-за нахлобученной шапки на Полеводу недоверчиво смотрели большие темно-серые глаза. У ног женщины лежал узел, набитый вещами. Вид у нее был усталый, из-под тяжелого шалевого платка выбилась прядь черных волнистых волос.
— Дорогу на «Юнком» знаю, как же, — охотно отозвался Дмитрий, — я там работаю. А вы, вижу, к кому-то в гости?..
Женщина, не размыкая губ, утвердительно кивнула. Дмитрий подхватил узел, взял за руку мальчугана, и они втроем отправились к автобусу. Усадив мальчика рядом с собой и силясь разглядеть его опущенное лицо, Дмитрий спросил:
— Как же тебя зовут, мужичок?
— Я не мужичок, я Петрусь.
Пассажиры рассмеялись.
— Правильно, парень, теперь мужиков нет, — одобрительно сказал кто-то.
— А к кому в гости едешь? — продолжал спрашивать. Дмитрий.
— До тата, — бросил он гордый взгляд на Дмитрия, — мой тато шахтер, уголь добывает, — осмелев, продолжал мальчуган. — Его портрет даже в газетах был…
Что-то знакомое было в надбровьях и выдающихся скулах ребенка, в насупленном непокорном взгляде.
— А как же зовут твоего отца? — вдруг чего-то испугавшись, быстро спросил Дмитрий.
— Захар, — так же гордо сказал мальчик.
Полевода почувствовал, как у него запылало лицо и напряглись мускулы во всем теле. Конечно же, мальчуган напомнил ему Захара Кавуна: те же низко нависшие тугие надбровья, те же выдающиеся скулы, непокорный взгляд… В памяти с быстротой молнии пролетели картины обвала, больница, куда отвезли Захара. Врачи ничего определенного не сказали — будет жить или нет. Но Дмитрий знал, что делают все возможное, чтобы спасти Кавуна.
Он ласково обнял за плечи мальчугана, прижал к себе и уже ни о чем больше не расспрашивал.
1964 г.
АВТОМАТЧИК КОРНЕЙ
Рассказы
Привязался
Внимательно выслушав Вишняка, доктор сказал:
— У нас в сарае есть сено, там и отдохнешь.
В голове шумело, но Вишняк твердо держался на ногах. Ему страшно хотелось прилечь — все равно где, даже вот в этом углу, закиданном окровавленными бинтами и ватой.
Доктор подошел к раненому солдату, сидевшему на скамье, вытянувшему на ней забинтованную ногу. Раненый мерно покачивался, зажав руками ногу повыше колена. На лице его вздулись скулы. Было видно, что солдат мучительно переносил боль. Сквозь бинт медленно, капля за каплей сочилась кровь. Вишняк подумал: «В мякоть, иначе б выл» — и, слегка пошатываясь, вышел в сени.